Не двигается.

Ко мне начинает возвращаться слух, и я слышу крики.

— Эта история не должна была повториться, — говорит мэр, задумчиво глядя на луч света, падающий из витражного окна.

— Я ничего не знала про бомбы, — в который раз твержу я, руки у меня до сих пор трясутся, а в ушах так громко звенит, что я почти его не слышу. — Ни про первую, ни про вторую.

— Верю, — кивает мэр. — Тебя и саму чуть не убило.

— Солдат принял на себя почти весь удар, — выдавливаю я, запинаясь. Перед глазами — его распростертое на земле тело, кровь, торчащие отовсюду щепки…

— Она снова тебя усыпила, не так ли? — спрашивает он, продолжая смотреть в витражное окно, словно там кроются все ответы. — Усыпила и бросила одну.

Удар.

Она в самом деле меня бросила.

И подложила в магазин бомбу, которая убила юного солдата.

— Да, — наконец отвечаю я. — Она ушла. Все ушли.

— Не все. — Он ходит за моей спиной — лишь голос посреди зала, громкий и ясный, чтобы я могла расслышать его сквозь звон в ушах. — В этом городе, пять лечебных домов. Один полностью укомплектован, в трех частично не хватает целительниц и учениц. Лишь работники твоего дома без остатка покинули посты.

— Коринн осталась, — шепчу я и вдруг начинаю ее защищать: — Она сразу же начала лечить пострадавших от второго взрыва солдат! Ни секунды не медлила! Перевязывала раны, прочищала дыхательные пути и…

— Я приму это к сведению, — перебивает меня мэр, хотя я говорю чистую правду.

Коринн в самом деле подозвала меня и попросила помочь, и мы делали все, что было в наших силах, пока другие солдаты не схватили нас и не утащили прочь. Идиоты! Коринн сопротивлялась, но они ударили ее по лицу, и тогда она затихла.

— Прошу вас, не трогайте ее, — твержу я. — Она тут ни при чем. Она не принимала никаких решений, только пыталась помочь…

— Я и не собирался ее трогать! — вдруг орет мэр. Я отшатываюсь. — Хватит зажиматься! Ни одна женщина в городе не пострадает, пока я президент! Неужели это так трудно понять?

Я вспоминаю солдат, которые били Коринн. И Мэдди, оседающую на землю.

— Пожалуйста, не трогайте ее, — шепчу я снова.

Он вздыхает и понижает голос:

— Нам от Коринн нужны только ответы. Те же ответы, что от тебя.

— Я не знаю, где они, — говорю я. — Она мне не сказала! Она вообще ничего об этом не говорила!

Тут я осекаюсь, и мэр это замечает. Ведь кое-что она говорила, так?

Она рассказала мне историю про…

— Ты что-то вспомнила, Виола? Поделишься? — спрашивает мэр, вплотную подходя ко мне с заинтересованным лицом.

— Нет, — быстро выпаливаю я, — нет, только…

— Просто что? — Его взгляд порхает по моему лицу, пытаясь прочесть мои мысли, хотя Шума у меня нет и быть не может. В какой-то миг я понимаю, насколько его это бесит.

— Я только припомнила, что первые годы после перелета она провела где-то на холмах, — вру я, сглатывая ком в горле. — К западу от города, за водопадом. Я тогда не придала значения этому разговору.

Мэр все еще пристально смотрит мне в глаза — долго-долго, — прежде чем снова начать расхаживать по залу.

— Самое важное тут вот что, — говорит он. — Взорвалась ли вторая бомба по ошибке? Может, она была лишь частью первой и детонировала позже по чистой случайности? — Он снова подходит вплотную ко мне. — Или все-таки нарочно? Чтобы пострадали мои люди, которые непременно должны были работать на месте взрыва? Чтобы отнять как можно больше жизней?

— Нет. — Я трясу головой. — Она не могла так поступить. Она целительница. Она не убила бы…

— На войне все средства хороши, — говорит мэр. — Потому это и война.

— Нет, — твержу я. — Нет, она не могла…

— Я знаю, что ты в это не веришь. — Мэр снова отворачивается и отходит. — Поэтому тебя и бросили.

Он подходит к маленькому столику рядом с его креслом и берет с него листок бумаги. Показывает мне.

На нем написана синяя буква «О».

— Что это такое, Виола?

Я пытаюсь сделать непроницаемое лицо.

— Первый раз вижу. — Я громко сглатываю и осыпаю себя проклятиями. — А что это?

Мэр сверлит меня взглядом, затем кладет листок обратно:

— Она с тобой свяжется. — Он разглядывает мое лицо. Я из последних сил скрываю чувства. — Да, — кивает он словно бы самому себе, — непременно свяжется, и, когда это произойдет, передай ей от меня несколько слов, пожалуйста.

— Я не…

— Скажи ей, что в наших силах немедленно остановить кровопролитие. Мы положим этому конец раз и навсегда, на Новом свете воцарится мир, и люди перестанут умирать. Передай ей это, Виола.

Он так пристально на меня смотрит, что я выдавливаю:

— Хорошо.

Он не моргает, его глаза как черные ямы, от которых невозможно оторваться.

— Но скажи ей и вот что: если она хочет войны, она ее получит.

— Прошу…

— Это все. — Он жестом велит мне встать и идти. — Возвращайся в свой лечебный дом и займись пациентами, если можешь.

— Но…

Он открывает дверь.

— Казнь сегодня не состоится, — говорит он. — В свете недавних террористических актов исполнение некоторых приказов придется приостановить.

— Террористических?..

— И, увы, я буду слишком занят устранением бардака, который учинила твоя госпожа, чтобы провести сегодня обещанный ужин.

Я открываю рот, но не могу проронить ни звука.

Мэр закрывает дверь.

Голова у меня кружится, когда я, шатаясь, бреду по дороге. Тодд где-то там, и я могу думать лишь об одном: сегодня мы не увидимся, я опять не смогу с ним объясниться, не смогу ничего ему рассказать.

Все из-за нее.

Да, да! Ужасно так говорить, но это она во всем виновата! Даже если она действовала из лучших побуждений, это ее вина. Из-за нее я не увижу Тодда. Из-за нее грядет война. Из-за нее…

Я снова подхожу к руинам на месте взрыва.

На дороге лежит четыре трупа, из-под белых простыней выползают лужицы крови. Ближе всего ко мне, за кордоном из солдат, валяется простыня, укрывающая юного солдата — моего случайного спасителя.

Я даже не знала, как его зовут.

И вдруг он умер.

Если бы она немножко подождала, если бы увидела, чего добивается мэр…

Но тут я вспоминаю ее слова: «Политика умиротворения, дитя мое. Скользкая дорожка, имей в виду».