свои потребности и, покрытая тучами паразитов, молит проходящих о милостыне. Зимою бури навевают на такое логовище сугроб снега, под которым страдалица спасает свое жалкое существование.

Сама смерть является к ней в ужасном образе. Очевидцы рассказывали нам, что когда наступают последние минуты несчастной, то вокруг нее собирается куча голодных собак, которые садятся кругом умирающей, и лишь только она затихнет в своей агонии, как тотчас бросаются обнюхивать лицо и тело, чтобы узнать — жива или нет злосчастная старуха. Но вот последняя начинает снова вздыхать или шевелиться — собаки снова отходят на прежнее место и терпеливо ждут своей жертвы. Лишь только замолкнет последнее дыхание ее жизни, труп съедается голодными собаками, а опорожненное логовище вскоре занимается другой такой же старухой. В холодные зимние ночи более здоровые нищие вытаскивают этих старух на снег, где они замерзают, а сами залезают в их нору и спасаются от гибели».

В придачу ко всему здесь Пржевальский узнает, что в краю неспокойно (что, увы, окажет свое влияние на его дальнейшее путешествие).

«Во время нашего пребывания в Богдокурене везде ходили слухи о дунганах, то есть магометанских инсургентах (повстанцах. — О. П.), которые только что напали на Улясутай и грозили тем же самым Урге. Опасение за участь этого города, столь важного в глазах номадов, заставило китайцев привести сюда 2000 собственных солдат и собрать 1000 монголов. Однако при нежелании драться тех и других воинов они служили слишком малою гарантией для безопасности Урги. Такое обстоятельство вынудило наше правительство ввести туда значительный отряд (до 600 человек пехоты и казаков с двумя орудиями) для охранения консульства и для гарантирования нашей чайной торговли. Отряд этот пробыл в Урге более года, и только благодаря ему инсургенты не посмели напасть на Богдокурень».

Новости из Китая достигали внешнего мира с опозданием, и путешественник мало что слышал о масштабном восстании дунган — китайских мусульман, которых жестоко угнетало цинское правительство. Восстание бушевало в 1862–1870 годах в Ганьсу и Шэньси — то есть именно в тех провинциях, куда собирался Пржевальский. Однако угроза оказаться в центре охваченной беспорядками незнакомой страны не останавливает Николая Михайловича и путешественники продолжают путь. Покинув Ургу, они пересекают реку Толу и углубляются в знаменитую пустыню Гоби, западная часть которой оставалась полностью неизвестной европейской науке. Уже через день пути сибирский характер местности — пологие, поросшие лесом горы, сменяется чисто монгольским — бесконечной степью, по которой, будто волны по морю, ветер стелет волны травы. Вокруг пасутся многочисленные стада и стоят юрты монголов. При этом почва Гоби содержит много красноватого мелкого гравия, а потому даже трава на ней растет плохо, а деревьев и кустарников нет вовсе. Зато дорога становится более удобной, даже в несносной китайской телеге.

«Вообще Гоби своею пустынностью и однообразием производит на путешественника тяжелое, подавляющее впечатление. По целым неделям сряду перед его глазами являются одни и те же образы: то неоглядные равнины, отливающие (зимою) желтоватым цветом иссохшей прошлогодней травы, то черноватые изборожденные гряды скал, то пологие холмы, на вершине которых иногда рисуется силуэт быстроногого дзерена — Antilope gutturosa. Мерно шагают тяжело навьюченные верблюды, идут десятки, сотни верст, но степь не изменяет своего характера, а остается попрежнему угрюмой и неприветливой… Закатится солнце, ляжет темный полог ночи, безоблачное небо заискрится миллионами звезд, и караван, пройдя еще немного, останавливается на ночевку. Радуются верблюды, освободившись из-под тяжелых вьюков, и тотчас же улягутся вокруг палатки погонщиков, которые тем временем варят свой неприхотливый ужин. Прошел еще час, заснули люди и животные — и кругом опять воцарилась мертвая тишина пустыни, как будто в ней вовсе нет живого существа…»

Таким вот образом путешественники проходили в день по 50–60 верст.

Несмотря на суровый климат и малую населенность, Гоби издавна использовалась как удобный тракт для вездесущих торговцев — караваны с чаем пересекали пустыню в любое время, и на пути этих караванов были уже известны места остановок, куда собиралось местное население, торгующее аргалом — сушеным овечьим пометом, единственным топливом в этих безлесных местах.

Целую главу своего дневника Пржевальский посвящает описанию монголов — их отличительных черт, семейного и бытового уклада, их поразительному гостеприимству, удивительной выносливости и не менее удивительной наивности. Жизнь этих людей тесно связана с жизнью их стад:

«Встретившись дорогой с кем бы то ни было, знакомым или незнакомым, монгол тотчас же приветствует его словами: „менду, менду-сэ-бейна“, соответствующими нашему „здравствуй“. Затем начинается взаимное угощенье нюхательным табаком, для чего каждый подает свою табакерку другому и при этом обыкновенно спрашивает: „мал-сэ-бейна“, „та-сэ-бейна“, то есть здоров ли ты и твой скот? Вопрос о скоте ставится на первом плане, так что о здоровье своего гостя монгол осведомляется уже после того, когда узнает, здоровы и жирны ли его бараны, верблюды и лошади…

По поводу вопроса о здоровье скота с европейцами-новичками, едущими из Кяхты в Пекин, иногда случаются забавные истории. Так, однажды какой-то юный офицер, недавно прибывший из Петербурга в Сибирь, ехал курьером в Пекин. На монгольской станции, где меняли лошадей, монголы тотчас же начали лезть к нему с самым почетным, по их мнению, приветствием — с вопросом о здоровье скота. Получив через переводчика-казака осведомление своих хозяев о том, жирны ли его бараны и верблюды, юный путешественник начал отрицательно трясти головой и уверять, что у него нет никакого скота. Монголы же, со своей стороны, ни за что не хотели верить, чтобы состоятельный человек, да еще притом чиновник, мог существовать без баранов, коров, лошадей или верблюдов. Нам лично в путешествии много раз приходилось слушать самые подробные расспросы о том: кому мы оставили свой скот, отправляясь в такую даль, сколько весит курдюк нашего барана, часто ли мы едим дома такое лакомство, сколько у нас скакунов и т. д.».

Следуя по Гоби, Пржевальский по своей привычке подробно описывает населяющих ее животных и птиц — монгольского жаворонка, пустынника, пищуху, негодует по поводу нахальства местных ворон и, конечно, уделяет не одну страницу повадкам монгольской антилопы — дзерена: «При следовании в Калган мы встретили дзеренов в первый раз в 350 верстах [373 км] за Ургою. Нечего и говорить, какое впечатление производили на меня и моего товарища эти стада еще не виданных нами зверей. Целые дни гонялись мы за ними, к крайнему огорчению наших монголов, принужденных волей-неволей иногда ждать нас с караваном по целым часам. Ропот наших подводчиков достиг крайней степени и утишился лишь тогда, когда мы подарили им одну из убитых антилоп».

Миновав бесплодную часть Гоби, путешественники вступили в земли чахаров — монголов, считавшихся приграничной службой Китая и отличавшихся от соплеменников даже внешне за счет смешения с