Алана, теперь вы похожи на девочку в рождественское утро! Но мы остановились на картине, над которой он работал тем летом. «Влюбленные».

11

Сара

Сутки в Антибе проходили быстро, в чувственном танце между жарким днем и звездной ночью. Несчастная Ольга, не поспевавшая за свободолюбием Пабло и его отказом быть связанным с кем-либо и чем-либо, кроме работы. Счастливый Джеральд, работавший над картинами в своей студии. Ирен Лагю, которая иногда появлялась на ланч и всегда сидела рядом с Пабло, к вящему раздражению Ольги.

Я бы не сказала, что Ирен была злонамеренной. Но она была ходячим бедствием, одной из тех неугомонных художниц, которые, когда не рисуют или не думают о новых картинах, с удовольствием манипулируют другими, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Как будто жизнь других можно складывать и перекладывать, словно яблоки или груши на столе, безотносительно к чему-либо, кроме собственного любопытства и любви к игре.

Как и Пабло, Ирен считала себя выше любых норм и правил, которым следовали остальные. Иногда я завидовала ей: сама я не была такой свободной. Ни когда была ребенком в заполненной игрушками детской в особняке моих родителей в Цинциннати, ни когда я стала юной дебютанткой, безуспешно старавшейся угодить своей матери, ни когда путешествовала по Германии, Англии и Франции…

Джеральд привил мне вкус к свободе в тот день, когда я столкнулась с ним – другом детства – на пляже в Южном Хэмптоне в США. Я увидела, каким симпатичным мужчиной он стал. Как смотрел на меня. Солнце светило за его спиной, и сияние словно окружало его нимбом. Это был мужчина, союз с которым никогда не одобрила бы моя мать. Ее вердикт был бы таким: он не принадлежит к нашему кругу. У Джеральда были деньги, но он был не из «правильной» семьи. Ирландец. Католик. Так не пойдет!

Однако Джеральд был человеком, которого выбрала я, и моя любовь к нему наконец научила меня противостоять матери. Говорить ей «нет», когда я хотела другого. Говорить «да» самой себе. Да, я встретила Джеральда и гуляла с ним под луной. Целовала его. Он спрашивал меня, что я читаю, а не диктовал, что должна читать. Он хотел знать мое мнение обо всем – от воскресного меню до политики.

Это была свобода. Любовь к Джеральду стала единственным делом, которым я хотела заниматься: радовать его и беречь наших детей. Без него моя свобода обернулась бы пустотой. Но любить такого человека, как Пикассо, – это противоположность свободе. Она была бы скорее порабощением, а не выбором. Любовь к нему была бы всепоглощающей.

Я думала о Джеральде, обнимавшем меня ночью, и детях, забиравшихся к нам в кровать на рассвете, чтобы разбудить нас, смеясь и хихикая. О тепле их маленьких тел и аромате волос на затылке, выжженных солнцем.

А потом… Пабло ненароком прикасался ко мне, проходя мимо, смотрел на меня и улыбался. Наливал мне бокал вина за ужином и наклонялся так близко, что я ощущала его дыхание на своей шее.

– Спойте песню, которая мне так нравится, – говорил он после ужина. – Тот духовный гимн – «Спуститесь, ангелы, и всколыхните воды».

Мы с Джеральдом исполняли старый негритянский гимн в полной гармонии, наблюдая друг за другом, чтобы не пропустить вдох, не упустить ни единой ноты.

Иногда я видела Анну, которая стояла в дверях; она смотрела и слушала. Пабло тоже ощущал ее присутствие, и их взгляды на мгновение пересекались, прежде чем девушка отступала в темноту, подальше от чужих глаз.

Пабло вместе с Ольгой, Полем и сонной молчаливой матерью оставался в гостинице еще несколько недель, пока Ольга не решила, что им следует отправиться куда-то еще.

Однажды утром я спустилась к завтраку, собираясь взять гренки и кофе с собой на веранду. Джеральд еще спал, а дети завтракали на кухне. Я проснулась от дурных снов, неустанного комариного писка и влажного от жары постельного белья.

Мои дети как раз закончили завтрак; когда я целовала их, от них пахло овсянкой. Они обсуждали, во что будут играть сегодня утром.

– Сначала гимнастика! – напомнила я.

По утрам Джеральд проводил с ними полчаса, показывая, как разводить руки, выполнять наклоны и касаться носков. Он научил их «утиной походке» Чарли Чаплина, помахивая воображаемой тросточкой, теннисным прыжкам со взмахом невидимой ракетки над головой.

– В здоровом теле – здоровый ум! – восклицал он. – Прыгаем! Ноги вместе – ноги врозь!

Я налила себе чашку кофе и отправилась на веранду. Анна остановила меня и предложила устроиться за столиком в отдаленной части сада.

– Он здесь! Эта русская, – прошептала она. – В дурном настроении.

Сама Анна тоже находилась не в лучшем. Меж ее бровей залегла глубокая складка, уголки губ опущены вниз. Повариха постоянно кричала, чтобы она работала проворнее, мельче рубила петрушку, чище мыла полы. Судя по тому, как та гремела кастрюлями на кухне, я догадалась, что Анна уже успела получить от нее утреннюю взбучку.

– Тогда подайте мне завтрак в сад, – попросила я.

– Вам нравится работать здесь, в гостинице? – спросила я Анну, когда она принесла поднос с кофе, гренками и джемом.

Было рано, но уже очень жарко. Солнце казалось огромным желтым шаром, и травы в маленьком саду источали ароматы пряного тимьяна и сладкой лаванды.

Анна резко опустила поднос на столик и посмотрела на меня недоверчиво. Она часто бывала неуклюжей, и я невольно покосилась на ее живот. По-прежнему плоский, как доска.

– Нравится? – повторила она. – Здесь? Резать морковку и убирать чужие тарелки? Вы единственная, кто добр ко мне.

– Тогда почему вы бросили учебу? Судя по книгам, которые я видела, и по вашему интересу к Пабло, вы изучали живопись. Нет, не уходите! Вчера я заметила, как вы читали газету Джеральда со статьей о демонстрациях в Испании. У вас там друзья?

– Нет, – ответила она, но я чувствовала: это ложь.

– Мне вы можете сказать…

Но она повернулась и ускользнула на кухню.

Мне хотелось отправиться следом. Мои дети частенько оказывались в обществе Анны, и я имела право знать, кто она такая. Как она оказалась помощницей на кухне? Эта девушка, которая в свободное время читала Вазари и Овидия, оставляя раскрытые книжки на столах и стульях, словно разбросанных бабочек.

«Она беженка, – подумала я. – Беглянка». Да, она явно сбежала. Но от чего? Я думала о ее акценте и об этих газетных статьях про Испанию с солдатами на улицах, которые разгоняли демонстрантов.

Озадаченная поведением одной женщины, я решила вызвать на откровенный разговор