— Вы будете держать меня в курсе?

— Нет, — ответила Окада, глядя Бобу в глаза. — Это не самая лучшая мысль. Оставьте все в прошлом, живите своей жизнью, наслаждайтесь заслуженным покоем. Вам ничего не нужно знать об этом.

— Ну, вы хотя бы сказали правду.

— Я не привыкла давать пустые обещания. Я не буду ни за чем «присматривать». И я хочу, чтобы вы тоже обо всем забыли. Пусть все будет как будет.

— А что насчет девочки?

— О ней позаботятся.

— Я должен…

— О ней позаботятся. Это все, что вам нужно знать.

Объявили посадку на рейс.

— Ну хорошо, — сказал Боб. — Это против моей натуры, но я постараюсь. И поскольку вы не стали кривить душой, я тоже выложу всю правду. Я считаю, что у меня здесь остался долг.

— Что вы хотите сказать? Вы не могли знать…

— Это война. Я — человек военный, Яно тоже был человеком военным. И наши с ним отцы тоже были людьми военными. Все мы, военные, чувствуем между собой связь. Так что я обзавелся долгом. Это что-то древнее, давно забытое, чего больше не существует. Потерянное и ушедшее, причуда из глупых фильмов про поединки на мечах. Что-то самурайское.

Окада пристально посмотрела на него.

— Мистер Свэггер, то, во что пятьсот лет назад верили люди в доспехах, не имеет никакого смысла и практического применения в жизни современной Америки. Забудьте о самураях. Это киногерои, подобные Джеймсу Бонду, фантазия на тему того, чего никогда не было. Не мните себя самураем. Путь воина ведет к смерти.

Что такое самурай?

Тут дело не в бусидо, кодексе меча и чести; Боб прочитал книги об этом и не нашел в них ничего полезного. Не нашел и в других вещах — в каллиграфии, компьютерах, автомобилях, раскрашенных ширмах, гравюрах на дереве, карате, театре кабуки, суши, живописи темперой и тому подобном, к чему у японцев такие потрясающие способности.

И это не просто «воин». Или «солдат». Или «боец». Есть здесь какой-то дополнительный смысловой слой, что-то связанное с верой, волей и судьбой. Ни одно слово-эквивалент из западных языков не способно полностью его передать.

Отчасти дело было в человеке, который примечателен сам по себе, — в самурае. Он носил кимоно. На ноги надевал деревянные сандалии. Волосы заплетал в косичку. Таскал с собой целый набор мечей. Самурай был готов сражаться и умереть на спор, за грош, в шутку.

Он был гибкий, стремительный и опасный. В нем жила война. Он был слеплен из того же материала, что и морская пехота Соединенных Штатов: твердый, опытный, целеустремленный, и если и не совсем бесстрашный, то, во всяком случае, умеющий держать свой страх под контролем, заставляя его работать на себя. Если и можно постичь смысл понятия «самурай», то только через такого человека.

Боб снова и снова смотрел фильмы про самураев. У него была целая сотня фильмов, причем не только те, которые большие умники назвали великими, вроде «Семи самураев», «Ёримицу», «Кровавого трона» или «Беглеца». Были и фильмы, о которых на Западе никто не слышал, такие как «Дьявол с мечом», «Меч, который спас Эдо», «Ханзо-бритва», «Сорок семь ронинов», «Самурай-убийца», «Харакири», «Предание о женщине-якудза», «Кровь на снегу» и «Остров Гандзиро».

Боб смотрел эти фильмы на DVD-плеере, читающем диски всех форматов, в квартире в Окленде, штат Калифорния, вся обстановка которой состояла из лежащего на деревянном полу тонкого матраса, играющего роль кровати. Каждое утро он просыпался в пять часов, завтракал чаем и рыбой, после чего пробегал шесть миль. Вернувшись, он смотрел один фильм, затем в течение часа читал книги, посвященные мечам, истории, культуре, книга, которые он понимал, и книги, которые казались ему полным бредом, и даже книги, посвященные каллиграфии. Потом Боб обедал в одном из десятка расположенных поблизости японских ресторанов, потому что ему хотелось привыкнуть к ним, к их запахам, языку, движениям, лицам; вернувшись домой в два часа дня, он отдыхал, смотрел еще один фильм, затем отправлялся ужинать, как правило, суши, иногда лапшой, изредка говядиной кобе. Вечером — еще два часа чтения и еще один фильм.

Должны же где-то быть ответы.

Боб никогда не видел подобной грации. Тела этих людей были текучими, такими пластичными, такими меняющимися, по-спортивному гибкими, что в это невозможно было поверить. Они бегали, увертывались и прятались, кружились, совершали обманные движения, останавливались и мгновенно меняли направление — и все это в деревянных сандалиях. Они носили мечи острием вверх в ножнах, даже не закрепленных на поясе; более того, в помещении они снимали длинный меч и таскали его в руках, как зонтик. Однако Боб обратил внимание: во всех фильмах, садясь на пол, они клали меч на одно и то же место, слева от колена, лезвием наружу, рукоять у самого колена, под углом в сорок пять градусов. Они никогда не отклонялись от правила. Вот оно, то самое, первостепенное: никаких отклонений.

И они были очень стремительными. Бобу никогда не приходилось видеть такую скорость. Казалось, у них все суставы смазаны машинным маслом; при движении они рассекали пространство и время с быстротой, непостижимой для простых смертных. Все начиналось с извлечения меча, с распрямления тела, подобного освобожденной пружине, поэтому клинок покидал ножны и начинал рубить в одном экономном движении, и кому-то неизбежно приходилось умереть. Иногда удар невозможно было даже рассмотреть, таким неуловимым он был. Изредка это был колющий выпад, но в основном — секущий удар, наносимый под десятком различных углов, замаскированный под разворот, похожий на танец, но начисто лишенный женственности и неизменно полный атлетизма. И всегда имелись определенные условности: обычно самурай сражался сразу с тремя-четырьмя противниками, и зачастую, когда он наносил удар, сраженный человек, как правило смертельно раненный, просто застывал на месте, словно отказываясь признать конец жизни и пытаясь растянуть последние секунды в минуты. Наконец самурай изящным жестом убирал меч, лезвие с определенностью поршня скользило в ножны, после чего он разворачивался и убегал трусцой, оставляя после себя собрание застывших тел. Постояв неподвижно еще какое-то мгновение, убитые падали один за другим.

Может быть, это и есть самурайский дух?

В одном фильме парень сражается с тремястами противниками — и побеждает всех. Было забавно и в то же время смутно походило на правду. Это и есть самурай?

В другом фильме семь человек выстояли против сотни. Это чем-то напоминало отряд «зеленых беретов» в войне, о которой Бобу было слишком хорошо известно, и те семеро ничуть не уступали бойцам сил специального назначения. Они не отступали, они умирали не плача. Это и есть самураи?

Еще в одном фильме воин становится одержимым — он одержим своим мечом. Он не может остановиться и убивает всех подряд, пока в конце концов не погибает в горящем притоне, окруженном со всех сторон врагами, но только после того, как зарубил пятьдесят из них. Это и есть самурай?