Машина пришла. Долго не отправляли. Никак не могли решить начальники – кто должен обеспечивать меня шинелью или ватником. Конвоиры с собой ничего не привезли, завхоз авиаполка – отказывался выдавать. Не вернут же, а он – подотчётный!

Сошлись на том, что вскрыли (!) опечатанный мешок с вещдоками – вещами, с которыми меня и приняли. И тут выяснилось, что нет виброклинка! Начал буянить. Верните! Он мне дорог как память! Драться начал, довольно успешно. Избить себя не давал, уворачивался, бил ногами – руки связаны. Пристрелить – не решились. Потребовали вернуть нож.

– И флягу!

– Не борзей! – осадил конвоир, разглядывая клинок. Попробовал остроту на ноготь, хмыкнул: – Сам делал?

– Трофей.

– Знатный трофей, – кивнул он, кинул клинок в ножны, нож в ножнах – в мешок, пнул меня в печень, пока я «зевал». – Чтобы не борзел!

Так и поехали. В кузове тряской полуторки без тента. Я – в немецкой шинели, снятой с трупа, конвоиры – в дублёнках и шапках-ушанках. На ходу, назло мне, жрали бутеры чёрного, как грядка воронежского чернозёма, хлеба с жёлтым салом. Чтобы злился. Обидел их – достал каждого по нескольку раз ногами.

Терпели, терпели – остановили машину, пропинали меня (в этот раз я не сопротивлялся – пусть случится неизбежное), только потом успокоились и даже бутером со шматом желтоватого сала угостили. Злые у нас люди, злопамятные, но отходчивые.

Ехали мы, ехали. На машине до станции, где произошла смена караула. Теперь свой мешок я сам и тащил. А так как он был вскрыт – всё в моём доступе. Раздолбаи! У меня же там оружие! Ну раздолбаи же!

Нож спрятал на теле, притянул повязками. Как знал! Как посадили в вагон – караул «провёл ревизию» мешка. А там и не было ничего – грязные, нестираные портянки, штаны и пиджак. Настолько было противно к ним прикасаться, что я мёрз, но не надевал эту срамоту вонючую. Как отмылся – так сразу нос стал воротить. Меня не обыскивали. Раздолбаи! Был бы врагом – уже были бы вы такие же горячие, как окружающий воздух.

Приехали. Смена караула. Затхлое, вонючее помещение, полное людей. Что-то типа КПЗ. Идёт активный бартер среди задержанных. Мне предложить нечего. А чтобы совсем поняли, что даже не собираюсь дарить – пришлось пощупать им лица каблуками. Не марать же о них руки? Хм-м, теперь надо ждать «тёмную».

Обошлось. Утром всех выгнали, короткая прогулка до полустанка, погрузка в вагон-теплушку.

Несколько дней мотания по железным дорогам туда-сюда. Кормили через раз. И уголь – ага, размечтался – дрова! – и то давали не чаще жратвы. А дуло отовсюду. По-зимнему совсем. Вот и было резко преодолено отвращение – надел вонючие тряпки поверх тех, что выдали в гостеприимном СИЗО авиаполка. Ничё, принюхался.

Выгрузили нас на полустанке в степи. Мама моя, не горюй – зима! Снег. Голая белая степь до горизонта. Кое-где проплешины без снега.

Согнали нас в колонну, погнали по грунтовке куда-то. Фронта даже не слышно. Вот тебе и штрафная рота! А как же самоубийственные атаки на пулемёты? Не по канону!

– А жрать когда? – проблеял голос из стада.

– Разговорчики! Запе-евай!

Идут молча. Нехорошо. Команда отдана – должна быть исполнена. Какой там лозунг всех ежанутых? «Кто, если не я»? Споём?

Во! Так веселее. Если я в огне не горю, в воде не тону, расстрелять не получается – повоюем! Мы ещё живы – бойся, враг!

Здравствуй, «Шурочка»!

А наш будущий командир «Шурочки» – штрафной роты – не самый колоритный персонаж. Мелкий живчик, весь на шарнирах, как заведённый. Как у куницы – мордочка остренькая, глазки шустрые, внимательные. Губы сжаты плотно – жестокий. На воротнике, что виден через расстёгнутую выбеленную дублёнку – капитанская геометрия. Кадровый. А в кино – штрафниками командовал такой же осужденный. Забыл фамилию актёра. Что-то с серебром связанное.

По бокам от этого живчика – два мордоворота с сержантскими «пилами». Под два метра, пузатые тела, как бочки, натянули коричневую кожу дублёнок. Пудовые кулаки покраснели на ветру. Весомые демотиваторы.

– Катях.

– Что? – не понял я.

– Прозвище капитана.

– А-а! Бывает, – пожал я плечами. А вам какого надо? Белого и пушистого? К штрафникам-смертникам?

Ротный подходил к каждому осужденному в пополнение его ШР, особист – зачитывал статью, пояснял. Если были вопросы, ротный спрашивал скрипучим голосом. Если ответ не устраивал – один из мордоворотов бил пудовым кулаком. Ни один не устоял на ногах после такого удара.

Моя очередь. Глаза «куницы» изучают моё опухшее, обросшее седой щетиной, обветренное лицо.

– Воинская специальность?

– Пулемётчик.

– Как попал в плен?

– Стреляли – очнулся – плен.

– Как тут оказался?

– Бежал. Навстречу солнцу.

Он долго смотрел на меня снизу вверх. Изучал – вру или нет.

– Как же ты, дед, в «подсобники» угодил?

– Бывает, – пожал плечами я.

Почему я «дед»? Из-за седой щетины?

Ротный пошёл дальше. И пудовые кулаки прошли, не потчуя меня. Хоть тут – обошлось без зуботычин.

Замёрз я капитально на не по-осеннему холодном ветру, пока ротный интервью брал у штрафников. А пока по болотам шлялся – не замерзал. Окоченел раз – и всё. Больше холода не чувствовал. А сейчас, отогревшись в бане, опять мерз.

Наконец, погнали нас по складам, где стали выдавать фуфайки, шмотьё, мыльно-рыльное, котелки-фляги, оружие.

Ну, что мне за такая напасть – опять мне досталась бракованная винтовка! Приклад без стального подпятника, ложе выщерблено, ни штыка, ни ремня, прицельная планка – погнута. И вообще она импортная. Трофейная.

Стою, в недоумении кручу её в руках.

– Что тебе непонятно, боец? – скрипучий голос.

– Вот это дерьмо. И вообще, я пулемётчик!

И тут же мне прилетает в ухо. Падаю, сгруппировываюсь – навык есть уже. Закрываю уязвимые места. Били не долго. Подняли на ноги.

– Что тебе не понятно, боец?

– Всё понятно. Спасибо за науку! – поспешил ответить я.

– То-то! – проскрипел ротный, в недоумении потянул шею из воротника.

Громозека бы ржал, катаясь по полу. Сука! Куда ты опять пропал? Так одиноко и тоскливо мне ещё не было!

Ладно, пора в баню! Оттереть с себя грязюку, побриться. Там вон так вкусно запахло, что живот оперу запел! Прямо слышу, как мой желудок поёт голосом Петкуна арию Горбуна про красавицу Белль.