– Я? Вообще-то я здесь хозяйка… Меня угощать не надо.

– Да ладно… Сегодня вы меня угощаете, завтра – я вас…

– В каком это смысле?

– Да в прямом! Завтра приглашаю вас за город на шашлыки! В лес! Знаете, как сейчас в лесу хорошо? Свежо, снежно, дятел по дереву стучит…

Эта мысль, про шашлыки и про дятла, как-то сама собой, не спросясь, пришла ему в голову, и он проговорил ее тут же вслух, ни секунды над ней не подумав.

– Ага! Сейчас мы с Леськой все бросим и в лес поедем! А вдруг ты маньяк какой?

– Нет, я не маньяк. Я нормальный. Не бойтесь. В крайнем случае – втроем со мной всяко-разно справитесь. Ну что, едем?

– Ой, а давайте правда… Поедемте в лес! Я хочу, хочу в лес! – подал из своего угла слабый голос Илья. – Лесь, давай поедем! Теть Рит! Ну, пожалуйста!

– Прекрати, Илька. Куда я – с синяком под глазом? Мне теперь из дому дорога заказана. Еще за бомжиху посчитают… – грустно проговорила Леся и вздохнула. И непонятно было, из-за чего она так тяжко вздохнула – то ли из-за потери приличного вида, то ли от невозможности поехать в лес, чтобы послушать там зимнего дятла.

– Так мы же в машине поедем! Никто ваш синяк и не увидит… – с той же просящей интонацией, словно вторя Илье, протянул Андрей. – А если моя компания вас не устраивает, давайте Кирюху с собой прихватим…

– А кто у нас Кирюха? – заинтересованно переспросила Ритка, поправляя съезжающий с головы тюрбан.

– Кирюха – это друг мой. Неженатый, между прочим.

– Ага… Вот так, значит…

Ритка коротко сопнула, потом нервно дернула кончиком носа, будто принюхиваясь к перспективе открывающихся жизненных обстоятельств. И глаза блеснули хищно и с интересом, наполнившись на секунду томной лучистостью княжны Марии Болконской. Действительно – ну ее, эту лучистость. Тем более ни одного порядочного жениха она до сих пор не прельстила.

– Хорошо, едем! – решительно проговорила она и даже притопнула ногой в мягкой тапочке. – Завтра у меня свободный день, отчеты я все сдала… Едем!

– Но, Рита… – слабо возразила Леся, глядя на хозяйку с неодобрением.

– Да молчи уж, овца бессловесная! Ничего, пусть мужик проставится да растратится, раз ты от его бабы пострадала! Да и ребенку свежий воздух нужен – он у тебя на бледную поганку похож. Едем, и точка!

– Все, договорились, – отставляя от себя пустую кружку, поднялся из-за стола Андрей. – Завтра к двенадцати мы с Кирюхой за вами заедем. Буду извиняться по полной программе – с шашлыками и с зимним лесом, и с дятлом тоже договорюсь.

* * *

Как она подкралась, эта сука старость, он и не заметил. Не учуял, не разглядел вовремя. Всегда приближение опасности чувствовал, наперед ее бежал и разворачивался к ней лицом, а тут вдруг застало врасплох. Руки леденеть ни с того ни с сего начали, по утрам злая неврастения головой правит, а к вечеру равнодушие муторное нападает, душу в петлю тянет, хоть волком вой. Нет, оно понятно – возраст и все такое. Но он же еще не старый! Какой у него возраст – для мужика вроде самый расцвет жизни…

Вытянув под столом ноги. Командор откинул красивую с проседью голову на мягкий подголовник кресла, рукой дотянулся до кнопки селектора. Коротко приказал:

– Наташа, кофе мне сделай. И коньяку принеси.

– Одну минуту, Андрей Васильевич.

– Ты до Андрея дозвонилась?

– Да. Дозвонилась.

– Где он?

– Я не знаю… Он сказал, что на работу сегодня не придет.

– Заболел?

– Нет… Я не знаю…

– Ладно. Кофе неси.

Вот так вот вам! Даже отцу не удосужился позвонить. Между прочим, он ему не просто отец, а на сегодняшний день и работодатель тоже! Взял и прогулял. И ведь знает, подлец, что ничего ему за это не будет! Знает, что он трясется над ним, как старая барыня над молодым любовником, и пользуется. Надо же, никогда не подозревал, как обыкновенные мужицкие инстинкты в нем крепко сидят. И ведь смирился уже, что детей у него нет и не будет, и жил с этим, и ничего… И вдруг вот она вам – ахиллесова пята. Сыночка Бог послал на старости лет. Хотя какой к черту старости! Нет, он еще не старый, совсем не старый. Он сильный, он властный, от одного его взгляда любого корежит, он недавно конкурента свалил, крупного кабана, купил его фирму с потрохами. В конце концов, у него жена – соплюха юная, пальчиком помани – из платья прямо при людях выпрыгнет! Хотя жена – это не показатель, конечно. Чего – жена? Всего лишь демонстрация его мужской силы, не более того. Нисколько не лучше предыдущей. Тоже, если помирать будет, стакана воды не подаст. Да он и не претендует. Черт с ним, с этим стаканом.

Тихо отворив дверь, в кабинет вошла секретарша Наташа, неся перед собой маленький поднос. Хорошая телка. Ступает ровно, с достоинством, лицо строгое, прическа гладкая. А глаза все равно испуганные. Чего она так боится, глупая? Он даже голос на нее ни разу не повысил. И руки под юбку не запустил. Хотя девчонка молодец, изо всех сил старается своего страха не показать.

– Еще что-нибудь нужно, Андрей Васильевич?

– Нет. Все. Иди.

Он проводил взглядом ее стройную спину и в меру вихляющий зад. Давай-давай, вихляй, старайся. Машенька тоже в секретаршах целый год выходила, теперь женой стала. Может, и тебе повезет. А не повезет – внакладе не останешься. За такую зарплату тебе в другом месте ой как повкалывать придется, одной только модельной фактуркой да умением варить кофе не отделаешься.

Да, вкус к женским прелестям у него всегда был, глаз научился принимать их зримо, объективно. Только он не сразу это вкусовое удовольствие осознал. Бабы – как жвачка. Сначала жуешь – вкусно, а потом выплюнуть хочется. По молодости, правда, и по-настоящему случалось влюбляться, с потерей всяческой объективности. Молодость, молодость… Обманное кривое зеркало. Медный грошик рублем представляется, обыкновенная баба – Венерой Милосскою, пьяная подлая харя – другом ближайшим и преданным. Нет, в холодной объективности жить надежнее. По крайней мере, знаешь, за что платишь.

Зря Анна не сказала ему про сына, зря. Он всегда знал, что бабья гордость – дело пустое и глупое. Ну, не сказала, и кому хорошо сделала? Вырос парень в нищете, ни Богу свечка, ни черту кочерга. А нищета – она как плесень, чистишь ее, чистишь, а запах все равно остается, ничем его не вытравишь. Вроде и порода у парня его, сильная, статная, и характер есть, а повадки все оттуда, из нищеты, следом притащились. И что теперь с ним делать прикажете? Перевоспитывать поздно, ломать – страшно. Не чужой все-таки. Сын, он и есть сын.

Подняв тяжелую голову с подголовника, он взял меж пальцев широкий коньячный фужер, поднес к губам. Пахучая маслянистая жидкость податливо потекла в рот, мягко обожгла гортань, расползлась благородным теплом по желудку. Сейчас, сейчас все наладится. Это хороший коньяк. Тоска и недовольство уйдут, и все встанет на свои места. Ну, загулял мальчик, с кем не бывает. Запах денег почувствовал. Может, это и хорошо, может, на пользу. Все равно он от него никуда не денется. Его детище, его сын, его плоть. Черт, это даже ни любовью, ни привязкой не назовешь! Это все гораздо труднее, сложнее, объемнее. И очень хочется все это упорядочить, облагородить, и в то же время лишнее телодвижение сделать страшно.