– Ты принесла мне вина? – спросил он.

– Конечно, – ответила Чаби. – Надеюсь только, бурдюк ты не опустошишь и завтра не будешь жаловаться, что голова раскалывается. От меня же сочувствия не жди.

– Я никогда не жалуюсь! – возмутился уязвленный Хубилай. – Молчу как рыба.

– Так сегодня утром вокруг юрты бродил кто-то другой? Ругался и выяснял, кому понадобилось красть его шапку? Я думала, это ты, и очень на это надеялась, потому что ночью тот кто-то не давал мне покоя.

– Да тебе сон приснился!

Чаби усмехнулась, убрала длинную прядь от лица и быстро подколола ее. Хубилай беззастенчиво уставился на ее грудь, шевелившуюся под платьем, и Чаби фыркнула.

– У двери ведро чистой воды. Вымойся, старый козел! И не витай в облаках, не то еда остынет. Ты все равно будешь жаловаться, да только я слушать не стану.

Чаби вошла в юрту, и Хубилай хмыкнул, услышав, как она распекает Чинкима за кражу мяса.

Выступая из Каракорума, царевич не знал, как быстро доберется до границ империи Сун. Мункэ стал ханом уже два года назад, и половину того времени Хубилай со своим войском двигался на юг. Его тумены не расставались с семьями, поэтому недовольства в их рядах не было. Воины не останавливались, чтобы жить. Для них поход и был жизнью, а не просто переброской на юг. Вечерами они играли с детьми, пели, любили, ухаживали за животными, занимались тысячей дел, которыми можно заниматься где угодно. Человеку, почти всею жизнь прожившему в Каракоруме, это казалось странным.

Хубилай сдержал клятву, данную старшему брату, и после отъезда из столицы не развернул ни единого свитка. Сперва было очень тяжело: он плохо спал и видел во сне старые тексты. На границе империи Сун попадалось немало памятников древней культуры. Войско прошло сотни малых городов и деревень, и литературные памятники Хубилай не собирать не мог: разве их бросишь? Его трофеи путешествовали вместе с ним эдакой зудящей болячкой в подсознании.

Яо Шу вызвался читать древние тексты вслух. Клятва есть клятва, и хитрить Хубилаю не хотелось, но, если честно, он вздохнул с облегчением. Монотонный голос Яо Шу завораживал и Чинкима; мальчишка не ложился спать – просиживал допоздна, впитывая каждое слово. Для Хубилая же эти тексты были как дождь для пустыни; они оживляли его разум, наполняли силой.

Долгие месяцы странствий закалили его тело. Ссадины от седла превратились в неприятное воспоминание. Как у бывалых воинов, на пояснице у Хубилая появилась желтая мозоль с мужскую руку шириной. Хубилай почесал ее и нахмурился, почувствовав пот, который проступал вопреки частому мытью. Личную гигиену Мункэ запретить не мог. Даже в чешуйчатых доспехах Хубилай страдал от сыпи и кожной гнили куда меньше своих воинов. В летней сырости аромат несвежего тела перекрывал запахи прелой шерсти и лошадей. Хубилай тосковал по легким цзиньским нарядам, которые успел полюбить.

Орлок жил в юрте неподалеку от Хубилаевой, с тремя женщинами и слугами, выполнявшими любую его прихоть. Сощурившись, Хубилай увидел, как Урянхатай возвышается над одним из них и поучает, как лучше чинить седло. Спину орлок держал идеально прямо – впрочем, как всегда. Хубилай негромко фыркнул. Он уже рассмотрел в Урянхатае человека Мункэ, глаза и уши хана в этом походе. Опытный военачальник наверняка снискал уважение брата. Урянхатай даже щеки царапал специально, чтобы борода не росла. Рубцы подтверждали, что долг для него выше личных интересов, а вот Хубилай видел в них лишь извращенное тщеславие.

Урянхатай почувствовал взгляд Хубилая и резко обернулся. Тот поднял руку в знак приветствия, но орлок сделал вид, что не заметил, и повернулся к юрте, своему личному мирку на территории лагеря. Хубилай подозревал, что для орлока он ученый, которого брат незаслуженно наделил властью. При встречах, излагая свою тактику Урянхатаю, Хубилай неизменно чувствовал его изумление. Друг друга они недолюбливали, но особого значения это не имело – главное, что орлок подчинялся.

Царевич зевнул. Ветерок принес аромат еды; захотелось выпить, чтобы немного успокоиться. Как еще усмирить разум, чтобы прекратил разбивать каждую мысль в пух и прах, а потом лепить из обломков новое? Хубилай оглянулся по сторонам и понял, что в состоянии расслабиться. Напряжение с плеч и спины схлынуло, когда он нырнул в юрту, где караулил сынишка, терпеливо его ожидавший.

Незаметно продвигаться на юг туменам не удавалось. Огромная, медленная волна людей не могла застать сунцев врасплох. На холмах неизменно караулили дозорные. Впереди войска летела молва. В последнее время деревни попадались брошенными, порой со странными кровавыми пятнами на дороге. Хубилай гадал, не перебили ли местных жителей, чтобы те не смогли помочь врагу. А что, вполне вероятно. Хубилай любил сунскую культуру, но не питал иллюзий ни относительно жестокости этого народа, ни относительно численности их войска. У сунцев в сто раз больше воинов, города-крепости, пушки, стреляющие ядрами и огнем, арбалеты, хорошая сталь, безупречная дисциплина. Хубилай ехал верхом, мысленно в тысячный раз перебирая их достоинства и недостатки. Главное достоинство – невероятная, пугающая сила; единственные недостатки – малочисленная кавалерия и генералы, которых выбирали из знати или после письменных экзаменов в городах. Хубилай надеялся, что по сравнению с Урянхатаем и Баяром сунские генералы – дети, неопытные ученики. А учеников он одолеть сможет.

Краем глаза заметил дозорного, который подъехал к Урянхатаю с докладом. Хубилай не сбавил шагу, хотя пульс у него участился в предвкушении новостей. Четыре дня назад монгольская колонна пересекла границу империи Сун и двинулась на восток. Чем бы сунские войска ни занимались многие месяцы в ожидании врага, сейчас им следовало как-то ответить. Хубилай думал, что они пошлют ему весть. Он выбрал лучший походный порядок, разработал боевые планы, но при встрече с врагом все могло измениться. Царевич улыбнулся, вспомнив одну книгу. Перечитывать ее не требовалось: перед глазами стояла каждая строчка. Великий труд Суньцзы он выучил наизусть много лет назад. Трактат о военной стратегии, написанный цзиньским генералом, – вот так ирония! Сунцы наверняка тоже с ним знакомы.

К Хубилаю орлок подъехал нарочито медленно, хотя за ним следили тысячи любопытных глаз. Вот он поравнялся с Хубилаем и церемонно склонил голову.

– Господин, враги на позиции, – доложил он коротко и сухо, будто обсуждались нормы довольствия. – Они по обоим берегам реки, милях в двадцати на юго-восток. Дозорные сообщают о стотысячной пехоте и десяти тысячах всадников.

Урянхатай говорил нарочито равнодушно, а вот у Хубилая подмышки взмокли и доспехи начали жечь. Численность врага устрашала. Вряд ли сам Чингисхан сталкивался с таким множеством врагов. Только если у перевала Барсучья Пасть, далеко на севере…[19]

– Господин, позволишь сказать? – прервал тишину Урянхатай.

Хубилай кивнул, подавив недовольство напыщенным тоном орлока.