Шумный спор разрешила кассир, которая видела, что первым набор посуды в руки взял Иван Кузьмич. Он сердечно поблагодарил честную сотрудницу магазина и гордо пробил добытое в кассе. Времена были такие, что нужное искали долго, а найдя – боролись и отвоёвывали друг у друга. Даже наборчик детской посуды. Зато теперь он радовал внучку сторожа и его самого. Повернувшись к Марусе, увлеченно разглядывавшей старые фотоснимки, Иван Кузьмич будто увидел себя в детстве. Тот же горящий взгляд, та же увлеченность природой и животными, та же погруженность в созерцание прекрасного. Залюбовавшись девочкой, он не хотел отрывать её от интересного занятия, но ужин уже начал остывать, и сторож всё же тихонько позвал Марусю за стол.

Она растерянно подняла глаза на Ивана Кузьмича, будто бы не понимая, где находится и что от неё хотят. Старик улыбнулся и ласково повторил своё предложение, и девочка вернулась обратно в сторожку из своих мечтательных странствий по природным красотам. Она расслабленно улыбнулась сторожу в ответ и послушно села за стол. «Какая милая девчушка! И кто её ж выгнал на холод без пальто, да ещё с морской черепахой в руках!?» – подумал вдруг Иван Кузьмич и внимательно посмотрел на неё. Маруся не заметила его интереса и безмятежно уплетала за обе щёки всё предложенное ей. Поэтому, когда сторож неожиданно задал ей вопрос, она очень удивилась, но жевать не перестала. Вкусно-то как, приготовлено с любовью!

– Маруся, а ты как на улице-то оказалась, без пальтишка? И с черепахой? Расскажешь? – не выдержал Иван Кузьмич.

Девочка густо покраснела, но, немного помедлив, всё же ответила. Сторож смотрел на неё ласково, и это расположило её к искренности.

– Я убежала из поликлиники, а черепаху забрала из тесного, мутного аквариума. Ей там плохо было. Она меня попросила… – просто ответила девочка.

Кузьмич понимающе кивнул.

– И тебе, видно, было несладко? – снова спросил он.

– Не очень… – тихо проговорила Маруся.

* * *

Тем временем, мама Маруси, вдоволь наговорившаяся в очереди в регистратуру, получила талончик и решительно направилась в гардероб. Там она тоже оказалась в очереди таких же собранных и решительных мам и бабушек, как она. С кем-то Марусина мама успела и повоевать за место, с кем-то разговорилась про колготки в магазине Детский мир, которые нужно было успеть ухватить до обеда, а с кем-то с серьёзным видом обсудить, как быстро портятся детские зубы и сколько на них нервов надо. Про свою дочку Марусю она вспомнила лишь тогда, когда на руках оказались и номерки от верхней одежды, и талончик. Ведь нужно было занимать ещё одну очередь у кабинета врача. Где эта непослушная девчонка!? Мама с негодованием поворачивала голову в поисках своей дочки, но её нигде не было.

Красная от злости она металась между очередями и спрашивала всех подряд, вдруг кто видел девочку в клетчатом тёмном платье, с двумя светлыми косичками. Однако Марусю никто не видел. Она вела себя застенчиво и тихо и никому не успела запомниться. Только черепаха могла бы раскрыть секрет её исчезновения, но она пропала вместе с Марусей, и этого пока никто не заметил. Мамина злость сменилась растерянностью и ужасом. Теперь она ещё беспокойнее вертела головой, бегая по узким коридорам поликлиники. Она осмотрела все туалеты, заглянула и за конторку регистратуры, заподозрив злую шутку своей дочери. Вспомнив, что на Марусю это совершенно не похоже, мама и вовсе отчаялась и принялась заглядывать подо все банкетки и скамейки.

Теперь мама перепугалась по-настоящему: как это, с её тихой и послушной Марусей, и ТАКОЕ!? Забыв всякие приличия, бедная женщина ползала на коленях, проверяя труднодоступные скамейки, и громко выкрикивая имя дочки. Из кабинетов повыскакивали медсестры с недовольными лицами, требуя тишины и порядка в коридоре. Но Марусина мама их не слышала и не видела. Страх сжал её сердце и затмил разум. Одна мысль пульсировала в её взбудораженном мозгу: Маруся пропала, тихо и бесследно, посреди дня, на глазах толпы. Как же это? Где, где она? Похитили? Обидели? Себе забрали? Увезли в рабство? Бедная мама, не помня себя от горя, выскочила на улицу, в чём была, и побежала по улице. Её странные метания сопровождали крики и зов дочери по имени.

Она летела на негнущихся ногах вдоль дороги и вспоминала обиженные, слезящиеся глаза Маруси, её полный молчаливого упрека взгляд и сжатые губы. Мама бежала и корила себя за каждое недоброе слово, неосторожный жест или угрозу, которые вырывались из неё и ранили её маленькую девочку. Мама неслась всё быстрее, и слёзы раскаяния, резко брызнувшие из глаз, обжигали её холодные щёки, словно огонь, и разлетались прочь, во все стороны. Теперь она бежала почти вслепую, и всё расплывалось перед глазами. Но строгие стволы лип у входа в парк темнели так явно, что плачущая мама всё же сбавила темп и, задыхаясь от быстрого бега, обняла первое попавшееся дерево.

Оно было шершавым и пахло сырой зёмлей и несбывшимися надеждами. Когда-то давно, в детстве мама много обнималась с деревьями, говорила с ними и поверяла им свои мечты и чаяния. Они слушали её, даруя приют и умиротворение, и маленькая мама верила, что всё сбудется, ведь деревья такие большие и волшебные. Но взрослая жизнь ворвалась к ней без стука, стремительно разбросав все её надежды, и рано повзрослевшая мама забыла дорогу в лес. Она отодвинула свои детские мечты и стала прилежной, послушной девочкой, как от неё и ожидали. Шло время, и маленькая Лизонька выросла в Елизавету Петровну. Она была серьёзной, целеустремленной и трудолюбивой. Вскоре у неё появилась дочка Маруся, и строгая Лиза стала ещё собраннее и ответственней, ведь так сложилось, что опереться ей было совсем не на кого.

В парке было прохладно, но мама ничего не чувствовала. Она высматривала Марусино тёмное клетчатое платье среди стволов невидящими глазами. Всё тщетно: парк был пустынен, а стволы деревьев темнели и сливались единой стеной. Кругом стены и никого, снова она, Лиза, одна. Слёзы отчаяния сменились слезами жалости к себе. Они словно очистились от взрослых невзгод, очищая заодно и свою хозяйку. Теперь они были чистыми слезами маленькой, недолюбленной девочки, пробудившейся в Елизавете Петровне. Ей вспоминались её детские страхи, горе её первых потерь, чувство незащищенности и уязвимости перед взрослым, безжалостным миром. Как же неправа она была с Марусей, нуждавшейся более всего в мамином тепле и защите!

«Если она только найдётся, если только найдётся… Клянусь, Господи, всё будет иначе! Я буду ей Мамой! Настоящей, любящей, взрослой и принимающей! Господи, только бы жива и здорова! Приведи меня к ней, молю Тебя!» – шептала она про себя слова молитвы, отчасти услышанной от своей бабушки. Бабушки, которая верила в Бога и молилась ему, как бы ни повернулась жизнь. Даже когда разрушили соседнюю с ней церковь, а священника увезли, бабушка продолжала молиться. За семью, за страну, за священника, за тех людей… Бабушка на всякое недоброе слово отвечала улыбкой и ни с кем не спорила, всем желая счастья. Светлая, заботливая старушка с тёплыми, натруженными руками. Но стоило родителям Лизы увидеть её молящейся с бабушкой у образков, припрятанных за настенным ковром, как они увезли дочку в город. Навсегда.