Ночь всегда начиналась загадочно. Мой Бог заходил на кухню и зажигал мягкий свет. Потом Он пропадал в недрах своего царства, разговаривая с кем-то и издавая странные шумы. Мне всегда было интересно, с кем Он говорит. Ведь если бы Он жил не один, этот иной Бог проявился бы на кухне. Не могу представить жизни без кормушки, без щекочущих усики запахов и сочных кусочков еды! Мой Бог – настоящий гурман. Он всегда ест, неторопливо пережёвывая еду и задумчиво глядя вдаль. И про меня никогда не забывает! Откушав, Он милостиво стряхивает вкуснейшие крошки на пол и в раковину. Эти дары способны накормить всю мою семью, численность которой мне давно не известна. Я попросту сбился со счёта! Мы почтительно дожидаемся Его отбытия с кухни и по одному выходим в открытое пространство за едой. Это всегда волнительно, это наш макрокосмос, точка нашей беспомощности. Мы заметны и совершенно беззащитны, когда забираем вкусные кусочки в свои норки. И я, и все мои сородичи прекрасно понимаем, что даже нашей суперскорости и раскрытых надкрылок недостаточно, чтобы избежать гнева нашего Бога. Он велик, быстр и всемогущ. Но мы не можем без еды, и поэтому с благодарностью и трепетом крадёмся по бескрайнему дощатому полу, скользким кафельным стенам, на которых царит вечная мерзлота, гладким поверхностям кухонных шкафов… Это наша участь – вечно красться, юлить, затаиваться, трепетать.

Своих бесчисленных детей я учу почтительности и осторожности. Ведь всем известно: неблагодарное, медлительное существо обречено в этом стремительном мире, устроенном какими-то удивительными и мощными силами, сути которых нам не дано познать. Мы с детьми учимся зигзагообразному, скоростному бегу, с подростками отрабатываем блиц-прыжки с надкрылками, а с любимой женой Виолеттой осваиваем бег с препятствиями и по кухонным снарядам. В этом она настоящий асс, и я спокоен за неё. Но вот дети, дети временами крайне непослушны и активны. Это часто вынуждает меня рассказывать им страшные истории из жизни, чтобы неповадно было. Однако, увы, это работает до поры до времени: их лёгкие маленькие головы быстро забывают плохое, и они снова лезут, куда не надо. Оттого большую часть времени я тренирую их и учу быстро слушать мои команды, словно это такая игра. Они охотно включаются в неё, ведь нужно много двигаться, а они это любят.

Но однажды самый младший, кажется, Савва, ослушался меня и был на волосок от гибели. Страшно вспомнить. Огромный, пустой пол кухни и он, совершенно один, жадно тянет за собой слишком большой для него кусок. Вдруг пол начинает дрожать. Я слышу знакомый шум приближения моего Бога. В ужасе зову сына, но он не слушает, продолжая тащить свою непосильную ношу. Тогда я бегу к нему, продолжая кричать. И вот, когда Он уже оказывается на пороге, вспыхивает яркий, ослепительный свет, и я каким-то чудом ухитряюсь утащить Савву под ближайший плинтус. Сколько я ни ругал его потом, пугая всякими ужасами, он лишь смеялся и шевелил своими полупрозрачными усиками. Ясное дело, малец просто не в состоянии был оценить всех последствий такого легкомысленного поведения. У него просто ещё не было такого опыта. Поэтому моя миссия оберегать его и прочий молодняк от фатальных ошибок. А молодняка много… Зачастую я даже не уверен, мои ли это дети или соседские или из другой квартиры? Впрочем, какая разница… Чужих детей не бывает. Может, и моим кто-то поможет в беде, кто знает. Утомительно получается, не скрою, ловить вёртких, непокорных, многочисленных детишек и прогонять их с опасного участка. Они резвятся, дразнятся, бегут в другую от меня сторону, потешаясь над моими паникой и отчаянием! Я почти не сплю, непрерывно оберегая кого-то. Виолетта тревожится о моём здоровье и очень поддерживает меня. Говорит, надо подключить других взрослых, негоже мне надрываться одному. Но другие, они спокойнее, наглее, они не видели того, что видел я… Посему, что поделаешь, значит, таково моё предназначение! И я иду своим путём, покуда Бог даст мне сил!

Но всё-таки жизнь непредсказуема. Вот мы ноем, тащим свою ношу, жалуемся, однако стоит произойти чему-то из ряда вон, и наш мир рушится. С тоской и ностальгией вспоминаем мы свою прошлую, как нам теперь кажется, лёгкую и устроенную жизнь и в отчаянии заламываем лапки: как же это так мы не видели, не ощущали, не ценили своего счастья! Так же случилось и с нами. Виолетта стала иногда сердиться на меня, чего прежде я не замечал за ней. Она бегала кругами вокруг меня, яростно шевеля усами и пища, что таракан-философ ещё никого не уберёг от беды. Теперь-то я понимаю, что это было женское чутьё, предчувствие, а ещё страх. Она хотела услышать от меня слова ободрения, ощутить нежность моих объятий, а я лишь беспомощно развёл лапками, ибо был совершенно неготов к таким переменам. Жена разозлилась ещё больше и убежала на своих изящных лапках в кухонный шкаф. Там-то она и стала свидетельницей и невольной участницей метаморфоз, коснувшихся впоследствии всех нас.

Стоило Виолетте затаиться среди её любимой фарфоровой посуды, как на кухне зажегся яркий свет. Послышался шум сотрясаемого пола, гул голосов, и вот, на пороге показались двое. Мой Бог и его подруга. Виолетта потеряла дар речи. Столько лет одиночества, тишины и гармоничного сосуществования, и вдруг Она… Подруга Бога смеялась легко и полнозвучно. И это не предвещало ничего хорошего, уж поверьте моему тараканьему чутью. А Бог сиял. Он улыбался, предлагал ей что-то, суетился, старался угодить. Он был сам не свой. Она же снисходительно принимала его усилия, но явно хотела большего. Мы с Виолеттой сидели в посудном шкафу, боясь пошевелиться, так нас заворожило это зрелище. И вдруг, смешливо глядя на предложенный Богом чай, его подруга отрицательно затрясла головой и не захотела принимать его в большой дымящейся кружке с отколотой ручкой. На наших глазах простота столкнулась с изысканностью. И вторая победила. Бог замер, побледнел и метнулся к нашему посудному шкафу. Он искал фарфоровый сервиз, легкую, аристократическую чашечку и невесомое, полупрозрачное блюдце розового цвета с золотистой каймой по краю, а нашел нас с женой. Мы обмерли от страха и неожиданности и едва могли дышать. Бог заметил нас и тоже весь как будто сжался. Она подошла, выглядывая из-за его спины, и вынесла свой вердикт. Или Она, или мы. Она требовала травить нас нещадно, всем подъездом, самым страшным в мире дихлофосом, и немедленно избавляться от нищеты. Ибо так жить Она не станет. С этими словами подруга Бога победоносно покинула кухню. Пару секунд он смотрел изумленно ей вслед, будто не веря происходящему, затем посмотрел на нас. Взгляд его сделался грозным и невидящим. О, сколько раз я видел этот взгляд! Он не предвещал ничего хорошего. И только я крикнул «Виолетта, беги в угол, я задержу!», как мой Бог схватил тапок и принялся лупить по фарфору, по шкафу, без разбора, яростно и неистово. Мы с женой едва увернулись от кары Божьей, осколки уже почти придавили нас. Однако регулярные тренировки и инстинкт выживания пробудили в нас невиданную юркость. Мы спаслись и уцелели. Но как же страшно это было!

Уже дома, в норке мы сидели унылые и понурые. Недавнее происшествие показало, что Богу была очень дорога его подруга и вряд ли он выберет нас, свою прежнюю спокойную жизнь и ту самую творческую небрежность, которая кормила целый клан тараканов. Та самая небрежность, которая так возмутила подругу Бога. Мы чуяли: Он выберет Её. Значит, будет газ, отрава и полная зачистка наших семей. Пора было менять наше место жительства. Подумать только! Столько поколений выросло тут, в этой норке, в этом жилище Бога! Мы питались, радовались, бегали, растили детей, а теперь нам надлежит бросить всё это, обрезать свою память и корни и броситься в неизвестность! Начать заново! Полюбить других Богов! А вдруг Они не полюбят нас и сделают то же самое? Что мне сказать детям? Как уберечь их? Чему научить? Я был раздавлен, спасибо, что не физически, но от того не легче. Я был раздавлен внутри. Стать эмигрантом! Впервые в жизни! Как же это так? Почему это случилось именно с нами? Я хотел обсудить это с женой, но она молчала. И это женское упрямое молчание пугало меня во сто крат сильнее, чем злобный писк и хаотичная беготня истерящей тараканихи. Она что-то решила про себя, твёрдо и непоколебимо. И не хотела обсуждать это со мной. Где, когда наше единение дало трещину? Что я пропустил?