— Знаю, но почему пропали эти документы? И, что еще важнее, почему именно сейчас?

— Хорошие вопросы, но я подозреваю, что ответы на них очень просты. Когда начинаешь расследование, лучше сохранять сосредоточенность и не кидаться в стороны.

— Я знаю, Гарри, — сказал, нахмурившись, Вайкери. — Но этот случай вызывает у меня сильнейшую тревогу.

— Я знаком кое с кем из архивных королев, — сообщил Гарри.

— Я в этом не сомневался.

— Тогда я, пожалуй, поброжу там, задам несколько вопросов.

— Только очень осторожно, и чтобы никто не знал.

— Альфред, другого пути что-то выяснить там у нас просто нет.

— Джаго лжет. Он что-то скрывает.

— Но зачем ему лгать?

— Я не знаю, — признался Вайкери и с силой раздавил сигарету в пепельнице, — но мне платят за то, чтобы я плохо думал о людях.

Блетчли-парк, Англия

Официально это заведение именовалось Государственной школой кодов и шифров. На самом же деле это была вовсе не школа. Здание выглядело так, как могла бы выглядеть какая-нибудь школа — большой уродливый викторианский[18]особняк, окруженный высоким забором; но большинство населения Блетчли — городка с узкими улочками, единственной достопримечательностью которого была железнодорожная станция, — понимало, что там происходит что-то серьезное. На просторных газонах выстроили хижины-времянки. По ухоженной траве протянулись уродливые шрамы из замерзшей глины — протоптанные множеством ног тропы. За садами перестали ухаживать, и они разрослись, превратившись в миниатюрные джунгли. А ученики «школы» представляли собой весьма странное скопище людей — здесь были самые известные математики страны, шахматные чемпионы, мудрецы, не знавшие себе равных в разгадывании кроссвордов. Всех их собрали сюда ради одной цели: чтобы расколоть немецкие шифры.

Даже в отличавшемся высокой степенью эксцентричности мире Блетчли-парка Денхолма Сондерса считали чудаком. До войны он являлся гордостью математического факультета в Кембридже, теперь же сделался одним из лучших в мире криптоаналитиков. Он, как и его коллеги, жил в поселке, созданном неподалеку от Блетчли, в обществе своей матери и сиамских котов Платона и Святого Фомы Аквинского.

День заметно склонился к вечеру. Сондерс сидел за своим столом в особняке. Он работал с двумя сообщениями, отправленными гамбургской радиостанцией абвера немецким агентам в Великобритании. Сообщения были перехвачены Службой радиобезопасности, их сочли подозрительными и отправили в Блетчли-парк для расшифровки.

Немелодично насвистывая — привычка, до чрезвычайности раздражавшая его коллег, — Сондерс царапал карандашом по листкам блокнота. Он работал в секции ручной расшифровки. Его тесное рабочее помещение было переполнено народом, но здесь было относительно тепло. Лучше уж сидеть тут, чем снаружи, в одной из хижин, где криптоаналитики корпели над немецкими армейскими и военно-морскими шифрами на морозе, словно эскимосы в иглу[19].

Через два часа шуршание карандаша и свист прекратились. Сондерс включился в текущую вокруг жизнь и впервые за вечер услышал бульканье талой воды в водосточных трубах старого дома. В сегодняшней работе для него не оказалось ничего сложного: радиограммы были зашифрованы одной из разновидностей кода, с которым Сондерс справился еще в 1940 году.

— Мой бог, это уже становится немного скучным, — пожаловался Сондерс, не обращаясь ни к кому конкретно.

Его начальником был шотландец по фамилии Ричардсон. Сондерс постучал в дверь, не дожидаясь ответа, вошел внутрь и положил два листка с расшифрованными текстами на стол. Ричардсон пробежал их глазами и нахмурился. Не далее чем вчера офицер из МИ-5 по имени Альфред Вайкери обратился с просьбой обратить особое внимание на депеши такого рода.

Ричардсон нажал на кнопку звонка, вызывая курьера на мотоцикле.

— Но там есть еще одна мелочь, — сказал Сондерс.

— Вы о чем?

— Первая радиограмма... У агента, похоже, были некоторые трудности с азбукой Морзе. Если точнее, то он попросил радиста повторить сообщение. Радистов такие вещи раздражают. Может быть, это ничего не значит. Скажем, помехи не позволили разобрать одну или две группы. Но я думаю, что стоило бы сообщить ребятишкам из МИ-5 и об этом.

Ричардсон ненадолго задумался. И впрямь, хорошая идея.

Когда Сондерс ушел, он напечатал на машинке краткую записку, в которой сообщалось о том, что агент, предположительно, не совсем свободно владеет азбукой Морзе. Еще через пять минут расшифрованный текст и примечание Ричардсона были уложены в запечатанную кожаную сумку, в которой им предстояло совершить сорокадвухмильную поездку в Лондон.

Челси, Англия

— Ничего более странного я в жизни своей не видел, — сказал в то утро за завтраком своей жене Артур Бэрнс. Перед завтраком Бэрнс, как и каждый день, выгуливал Фионну, свою обожаемую собачку породы корги, по берегу моря. Небольшой кусок побережья все еще оставался открытым для гражданских жителей, хотя большую часть его давно уже огородили и объявили закрытой военной зоной. Всех терзало любопытство по поводу того, что военные там делают. Населению, естественно, никто об этом не говорил. В то утро рассвет был поздним, низко нависало серое пасмурное небо, то и дело срывался мелкий дождь. Спущенная с поводка Фионна деловито бегала по пирсам.

Первой эту штуку заметила Фионна, а потом и Бэрнс.

— Представь себе, Мейбл: бетонная штуковина чудовищных размеров. Вроде дома без крыши, спущенного на воду. — Два буксира волокли чудовище в открытое море. Бэрнс всегда носил в кармане пальто небольшой полевой бинокль — его приятель однажды заметил в море надстройку немецкой подводной лодки, и Бэрнс просто изнывал от стремления хотя бы мельком увидеть что-нибудь подобное. Он снял очки и поднес бинокль к глазам. То, что он увидел, сделало событие еще более удивительным. К бетонной штуке было пришвартовано судно с широким, тупым носом, о который плескались невысокие волны. Бэрнс видел его, кажется, с правого борта. — Трудно сказать, был это правый борт или левый борт, ну, ты же меня понимаешь, — и еще он разглядел небольшой катер, палуба которого была забита людьми в фуражках. — Я просто не мог поверить своим глазам, Мейбл, — с возмущением произнес он, откусив кусочек последнего тоста. — Они аплодировали, хлопали друг друга по плечам и обнимались, словно свершилась какая-то великая радость. — Он сокрушенно покачал головой. — Ты только представь себе: Гитлер держит весь мир за глотку, а эти типы заставили плавать огромную бетонную глыбу и радуются, как дети.