Сати не испытывала тех чувств, которые испытывала к Артуру, но душа обретала покой – муж относился к ней, будто ждал своего ребёнка, и эта нежность наполняла особым смыслом её тело, мозг, душу. По воскресеньям Миша разгружал вагоны; Сати зарабатывала тем, что помогала двум старушкам по дому. Скромное их существование поддерживали также редкие переводы от родителей Миши.

Сати родила сына – Руслана. На вопросительные взгляды муж обнимал и целовал жену, и душа её наполнялась чувством благодарности. В такие минуты ей казалось, что, если случится с ним несчастье, её сердце разорвётся, как когда-то разорвалось сердце её измученной матери.

– Не знала я, Миша, что бывает выстраданная любовь. Не думала, что так полюблю тебя, – призналась как-то она. – С Артуром была страсть, с тобой всё глубже. Твоя любовь родила мою, и чья сильнее, не знаю, но абсолютно уверена, что это на всю жизнь.

– Моя любовь длиннее, и тоже на всю жизнь.

Это была своеобразная, их личная клятва. Больше о любви они не говорили, но она присутствовала во взглядах, словах, делах и поступках.

За пять лет учёбы в столичном городе у них родились Муса и Камилла, названные в честь трагически погибших бабушки и дедушки. Детей отводили в садик либо оставляли на соседей по коммунальной квартире, иногда Сати брала их с собой на занятия и репетиции, но о том, чтобы бросить учёбу, не было и речи.

Материально жили трудно, но её виртуозное владение инструментом вскоре заметили, и она начала получать приглашение выступать на концертах, что было для семьи дополнительным заработком. В начале шестидесятых после получения дипломов их распределили на работу в Грозный – столицу автономной Чеченской республики.

* * *

Все последующие тридцать лет были годами тихой гавани – работали и воспитывали детей: Руслана, что выбрал профессию пианиста и был копией Артура; дочь Камиллу, тоже пианистку; 18-летнего сына Мусу, что был похож на отца и готовился, как и он, стать военным. 50-летний Михаил Александрович дослужился до полковника; Сати преподавала в музучилище и временами выступала с концертами – сольными либо в качестве концертмейстера. Семьи Руслана и Камиллы жили в Подмосковье.

Приезд в 1984 году детей и внуков (у Руслана было два сына, у Камиллы – один) совпал с приездом в Грозный делегации из Лаоса. Сати и Миша, что жили от детей на расстоянии и редко видели внуков, были по-настоящему счастливы, когда за городом на скромной даче за общим столом собралась вся большая в десять человек семья – продолжение их жизни. Пели, шутили – казалось, всегда так жили. Бывало, речь заходила о жизни родителей в Сибири, и тогда молодым казалось, что это истории из старинной печальной книги, – времени, что разительно отличалось от времени, в котором жили они.

В одно из воскресений Михаил Александрович предложил ознакомить внуков со столицей – городом Грозным. Гуляния, концерты, зажигательные лезгинки, фотографирование с лаосцами – головы кружились от счастья и восторга. Военные веселились наравне с гражданскими – ничто не предвещало беды.

Лаосцы уехали в Лаос, семьи Руслана и Камиллы – в Подмосковье, а Михаил Александрович, Сати и Муса остались в солнечном Грозном, в котором через год началось такое, чего нельзя было ни предположить, ни предугадать.

Начавшаяся в стране перестройка всколыхнула идею о независимости Чеченской республики, привела к войне, следствием которой стала неприязнь к людям славянской внешности, набиравшей пока ещё только обороты. Всё это вынуждало подумать о спокойствии Сати и сохранении жизни Мусы, славянской копии Михаила Александровича. К моменту, когда война достигла своего апогея, он успел вывезти семью в Подмосковье, но сам, как опытный военный, должен был вернуться в Грозный, чтобы противостоять армии Джохара Дудаева.

* * *

В одном из налётов русской авиации русский полковник Михаил Александрович был смертельно ранен: бомбы и пули не спрашивают, кто ты, чей ты и какой, – свой ли, чужой ли, нейтральный…

В Поволжье

1920 год. АССР немцев Поволжья, или АССР НП.

Подчистую вытряхнув в крестьянских хозяйствах зерно, комитетчики госуправлений Мариентальского кантона спровоцировали голод. Вымирали семьи. Случалось, поедали мёртвых. Вечерами два возчика собирали и вывозили трупы в общую траншею за селом.

Выжившие были озабочены судьбами детей-подростков, многие из которых уходили в города – подальше от деревенской нищеты и разрухи. С крыши колхозного правления тарелка на шесте, подобно современной телевизионной антенне, вещала новости, из которых народ узнал о начале в стране технической революции. Заработными и востребованными становились профессии, что облегчали крестьянский труд: шофёры, трактористы, комбайнеры.

В 1925 году на партконференции РКЩб) было принято решение о строительстве на Урале, у горы Магнитной, металлургического завода, и 16-летний Пётр Германн, разговаривавший свободно не только на немецком языке, но и на русском, уехал на молодёжную стройку в Магнитогорск с благословения деда Иоганна и Иоганна-отца: «Добыча руды и угля – то, что будет развиваться. Помереть с голоду на комбинате не дадут».

Закладывался фундамент нового социалистического государства.

В строящемся городе Пётр жил в продуваемом ветрами барачном общежитии, в комнате, где в поисках лучшей доли на 12 кв.м. ютилось десять таких же деревенских, как и он, парней. С зарплатой 80 руб в месяц он четыре года кормил вшей, клопов и терпел холод. Случались дни, когда по нескольку дней не ел ничего, кроме протухшей селёдки и горячего кипятка, зато освоил профессии, о существовании которых ранее не имел понятия. И теперь, перечисляя их, он загибал обычно пальцы. Пётр знал все виды руд, угля, хорошо разбирался в станках – словом, не существовало горных профессий, которые бы не были ему по плечу.

Истосковавшись по родительскому дому, он в августе 1929 г. вернулся в дом деда Иоганна и Иоганна-отца с пустым карманом и решительно заявил: «Из Мариенталя я больше никуда». Было ему 20.

По селу маршировали, провожаемые грустными взглядами стариков, отряды юных пионеров и подростков, вслед которым шептали: «Смотри – слуги Дьявола, безбожные комсомольцы». Отмахиваясь от наставлений родителей: «Вы отстали от жизни», они собиралась по вечерам в колхозном клубе – огромном кирпичном здании бывшей церкви, с которой снесли купол. Курили трубки, самокрутки, активно пропагандировали идеологию коллективного хозяйствования, короче колхозов, что вытесняли идеологию собственника – плоть и кровь поколения отцов.

Надвигался 30-й год. Незадолго после возвращения Петра во двор деда Иоганна и Иоганна-отца неожиданно въехала телега, и колхозные активисты, которых называли «комитетчиками», начали выносить из амбара всё зерно и муку. Когда выносили последний, пятый мешок, дед закричал голосом, который Пётр никогда прежде не слыхивал: «Люди добрые, побойтесь Бога! Чем я завтра накормлю семью, внуков? Вы оставляете нас на голодную смерть!» В ответ по нему основательно прошёлся кнут рослого детины. Пётр хорошо помнил, как вздрогнул дед, побледнел, упал на колени: «Помилуйте…» Хотел, похоже, ещё что-то сказать, но… растянулся, словно подстреленный. Лицо его искривилось, изо рта пошла пена, дед дёрнулся и затих. Комитетчики и потрясённая семья наблюдали, как от сердечного удара умирал дед. «Трогай!» – нарушил тишину детина, и гружённая зерном телега, сопровождаемая воплями, плачем и проклятиями отошедших от шока взрослых и детей, выехала со двора. Смерть деда не перенесла бабушка – её похоронили через неделю в одной могиле с дедом.