Воздействие живого и сложного социального организма, высокоразвитого коллектива на человеческую личность, разносторонне и эффективно, хотя, конечно, не исключается и прямое воздействие воспитателя. Получается любопытная картина: над ребятами фактически нет давящей, специально воспитывающей силы, они «обтёсываются» в общем движении.

Найдена мера свободы и дисциплины – получается истинный коллективизм и расцвет всех возможностей личности. Поистине личность, являющаяся лишь объектом воспитания, часто страдает пассивностью, вялостью, стёртостью душевных нарезок. Личность, выступающая в роли объекта воспитания, разворачивается свободней, она ярче, определённее, самостоятельней. Даже и знания усваиваются быстрее и легче, и подход к предмету изучения активный, творческий. Особого нажима не требуется, а, если он и нужен, то на выручку приходит коллективный нажим.

Интересы коллектива и личности обычно гармоничны, но, если личность всё-таки выпадает из общего движения, может ли она при развёрнутом требовании коллектива попасть в тяжёлое положение?

Этот вопрос требует чрезвычайной осторожности. Самые суровые наказания в колонии и в коммуне накладывались за проступки отвратительные: бойкот Ужикова из-за кражи им стипендии у рабфаковцев; изгнание из коммуны Иванова за цинизм, за то, что он, будучи дежурным командиром, высшим доверенным лицом в коллективе, украл радиоприёмник и ещё высказывал предположение, кто бы мог это сделать. Коллектив был совершенно прав, отстаивая чистоту своих принципов. Для виновных наказание послужило хорошей встряской, перевернувшей всю их натуру, стало уроком на всю жизнь. Однако наказание не было физически беспощадным.

В коммуне считалось неприличным, если после наложения наказания человеку напоминали о его проступке. Больше того, сама форма наказания менялась, становилась символической. Арест коммунара означал, что он сам, выбрав время, сидит в кабинете Антона Семёновича, разговаривает с ним, читает книги. Но сила общественного мнения была такова, что человек сильно переживал наказание. Вот как раскрывалась формула: «Как можно больше уважения к человеку, как можно больше требовательности к нему».

На всех педагогических перекрёстках Макаренко громко хвалят и превозносят, но если прислушаться, то и недоброжелательных голосов найдётся немало в учительском мире:

– Макаренко устарел, – это говорится безапелляционно, с небрежным отбрасывающим жестом.

– Да, да, его педагогическое чудо непревзойденно, но что вы хотите? Талант – дар божий. Всё зависит от учителя. Есть учителя любимые, есть бездарности и посредственности. Закон природы.

– Вот, говорят, Макаренко, Макаренко. А я попробовал ввести аресты: ничего не вышло. И Макаренко не бог, тоже ошибался. Нельзя всё брать у него.

– Макаренко был хорош для воспитания «уголовников» и беспризорных. Для нормальной школы он не годится.

Что ж, пусть инакомыслящие выскажутся открыто. В спорах рождается истина. Но хочется сделать несколько замечаний.

Во-первых, разнести по частям умный механизм системы не значит творчески его применять.

Второе, делая упор на индивидуальный подход, мы определённо воспитываем индивидуализм.

Воспитывая коллектив, мы утверждаем в каждой индивидуальности коллективизм, гражданственность, воспитываем человека, счастливого коллективным счастьем. Поэтому не назад, а вперёд, к Макаренко, – вот наш сегодняшний педагогический лозунг.

За дискуссией в «Учительской газете» я слежу с неослабным интересом. Бывший воспитанник A.C. Макаренко, я хорошо знаю, какой изумительной силой обладали разработанные им методы.

Тов. Лялин и некоторые авторы последующих статей, в частности тов. Козлов (см. «Учительскую газету», 27 июня 1940 г.), верно раскрыли существо этих методов. Пестуя колонистов, A.C. Макаренко заботился не только о воспитании высокого сознания, но и о соответствующем ему этическом поведении. Каждый из нас учился подчинять воле большинства (если оно право) свою волю, учился также направлять работу своих товарищей.

Разработка проблем методики воспитания в коллективе является большой заслугой Макаренко перед теорией педагогики. Антон Семенович неоднократно писал о том, что педагогическая литература не дает конкретных указаний, как воспитать человека. И он был вполне прав, когда настаивал на том, что мы обязаны, опираясь на прогрессивные педагогические идеи о воспитании, создать методику гуманистического воспитания. С большим недоумением прочитал я поэтому статью профессора Шимбирева («Учительская газета», 2 июня 1940 г.), автор которой считает ошибкой Макаренко «поиски какой-то особой техники воспитания». Он обвиняет Макаренко также в том, что Антон Семенович рассматривал воспитание независимо и изолированно от обучения. Автор подкрепляет это и другие обвинения ссылками на недостатки, пороки и ошибки в деятельности колонии имени М. Горького. Должен сказать, однако, что представления профессора Шимбирева о колонии не соответствуют действительности. A.C. Макаренко, по понятным соображениям, не все вопросы осветил в «Педагогической поэме». Как же расценивает это естественное, неизбежное ограничение профессор Шимбирев?

В книге не описана, например, работа школы. Отсюда профессор Шимбирев заключает, что в колонии школа не играла «заметной роли в деле воспитания». В «Педагогической поэме» мало сказано о заседаниях педагогического совета, и профессор Шимбирев делает вывод: в колонии не было коллектива педагогов. В «Педагогической поэме» не рассмотрен вопрос о связи обучения с производственным трудом, и профессор Шимбирев заключает: «Труд в колонии Макаренко был изолирован, не имел связи с обучением». Как бывший колонист я могу сообщить профессору, что в колонии систематически и настойчиво развертывалось и школьное обучение, которое педагоги всемерно использовали для того, чтобы воспитывать нас по высоким меркам педагогических возможностей. Так, ссылаясь на ошибки Макаренко, не имевшие в действительности места, профессор Шимбирев приходит к решающему выводу: «Оказывается, и системы педагогических взглядов Макаренко не было».

Отмечу еще одно обстоятельство. Профессор Шимбирев видит в педагогическом опыте Макаренко столь существенные пороки, что, казалось бы, его следует раскритиковать как нечто чуждое советской педагогике и, во всяком случае, архаическое.

Однако выступления подавляющего большинства учителей – участников дискуссии – показывают, что педагогическое наследие Макаренко вызывает большой интерес в среде передового советского учительства.

A.C. Макаренко стремился превратить доверенное ему учреждение в единый коллектив и организовать его деятельность так, чтобы его участие воспитывало по-человечески достойных людей. Эта основная установка Макаренко выражает стремления многих передовых учителей. Точно также находят признание и поддержку такие важные принципы, как сочетание волеизъявления с принуждением, широкая самодеятельность воспитанников, воспитание привычки к труду и др. Однако разработанные Макаренко формы и методы организации коллектива используются в школе слабо. На этом вопросе я и хочу остановиться.