Вы нарисовали портрет Антона Семеновича великолепно и за неожиданно короткое время. Это очень хорошо, но что у него за портупея-ремешок? По поводу этого ремешка случилось недоразумение.

Когда делался фильм «Педагогическая поэма» на Киевской киностудии, то на Антона Семеновича, то есть Владимира Емельянова, артиста нацепили наган. Я чуть в обморок не упал (я там давал консультации, помогал разбираться в документах и в текстах, знаках коммунаров и советовал подбирать актеров на роли колонистов).

Мне очень понравился артист, игравший Галатенко. Галатенко – это лентяй, талантливый концентрированный и к тому же обжора. И вот на роль Васи Галатенко подобрали великолепного артиста. Он прекрасно подходил для этой роли или, может быть, вошел в роль. Получилось здорово! И я обратил внимание на то, что он очень похож на Васю.

Хочу сказать, что на Емельянова, игравшего Антона Семеновича, повесили портупею. Антон Семенович никогда не пользовался оружием. Правда, зав. Губобразом, назначив его заведующим колонией правонарушителей, вручил ему наган, но он его никогда в жизни не использовал, да, вероятно, наган и не стрелял. Барабан у него не вращался ни в одну сторону.

И этим наганом однажды воспользовались неизвестно для чего. В 1921 году, когда у нас в колонии было только 15 человек, мы сидели у натопленной печи в спальной. Сидели вокруг дощатого стола, на котором горел светильник в черепке (в какой-то жидкости намоченные тряпочки). Горел светильник, и Антон Семенович читал нам Горького «Детство» или «Мои университеты». Мы внимательно слушали, а потом Антон Семенович книгу отложил в сторону и впал в тифозно-задумчивое, болезненное состояние. И мы забеспокоились. А потом он, обращаясь к нам, сказал:

– Ну, хорошо, мои милые мерзавцы, пусть вы находитесь в до-человеческом состоянии, но вы не воры и не ворами родились, и не будете ими, как и я. Но вы скажите мне, ради бога: патриоты вы или нет?

Мы посмотрели на него, и задвигали плечами, и сказали:

– Да, вы что, Антон Семенович! В чем вы нас подозреваете?

Мы не знали, что означает слово «патриот». И мы даже обиделись и подумали, что это какая-то мелкая разновидность воровства.

– Я, вам, – говорит, – объясню. Вы за советскую власть?

– Конечно, за советскую власть.

– Вот это и есть патриотизм.

– Ну, тогда мы патриоты!

– Но, чтобы больше убедиться, я спрошу: если Петлюра или какая-нибудь другая дрянь зашевелится, то вы с Красной Армией или с ними?

– Да что вы, Антон Семенович! Если зашевелится какая-нибудь дрянь, то пойдите и скажите: «Не надо посылать Красную Армию, а пошлите нас», и все будет в порядке!

– Так вот, не надо нам далеко ходить. Как нам не стыдно, что мы здесь сидим, в этом каземате, и забаррикадировались, а за 150 шагов от нас, на железной дороге «Харьков – Полтава» стоны, крики. Там вешают и убивают бандиты, и в первую очередь охотятся за первыми советскими комиссарами. И я не могу больше! Сегодня ночью я пойду на борьбу с бандитизмом. А вы как хотите. Может быть, кому-нибудь страшно или, может быть, кому-нибудь неудобно со знакомыми там встретиться! Или, может быть, холода боитесь? И мы все встали рядом с ним.

– Нет, не холодно нам, и не страшно, и не стыдно! Пусть встретятся с нами!

И вот в коротких пиджачках, а кто и в дамских кофтах, в одном сапоге на две ноги, пошли мы в снегу по колени на борьбу с бандитизмом. Кто-то из нас нёс этот наган, причем рукояткой вперед. Мы оказались настоящими патриотами. В первую же ночь мы обезвредили семь бандитов. Целые сани взяли ручных пулеметов, гранат, винтовок и т. д. На вторую ночь пошли и еще шестерых поймали. Это была хорошая, торжественная кавалькада: идут эти связанные, и мыза ними, и говорим:

– Эх, мелочь какая-то!

А на нашем ленивом коне Малыше весь этот арсенал. А как нас хорошо встретили чекисты и как благодарили! А один из чекистов, не знал, что сказать, и хотел всем руки пожать. Один подошел ко мне и говорит:

– Это ты?

– Да, я.

– Хочешь?

Я думал, что он махорки мне даст, а он извлек из кармана кусок сахара и говорит:

– Возьми.

– Да не надо, вы сами его мало видите!

– Да, бери, бери.

И пришлось взять, и потом мы этот сахар все по дороге домой языком лизали.

А через неделю еще отвезли трех бандитов. Приехал к нам председатель Губчека и говорит:

– Спасибо! Какое большое государственное дело вы сделали, и какие вы настоящие помощники нашей юной советской власти! Но, знаете, если еще будете заниматься этим делом, то осторожнее надо! Уже целую неделю лежат эти люди, и мы не можем их допрашивать, а только лечим.

Вот так только раз был в употреблении этот наган.

Что значит система Антона Семеновича?

Он говорил, что надо быть патриотами, но не говорил так: «Товарищи, будьте общественниками, девочки и мальчики, и председателями, и докладчиками, и т. д. А мальчики стоят в уголке и хихикают, и бьют девочек по спине! Он был сам общественно активным, и никто его не уполномочивал, а он чувствовал своей душой, что надо быть сейчас таким для утверждения советского строя, и он нас вел за собой.

А кто из наших педагогов рискнул бы 10—11-классников, здоровых и красивых, узкобрючных парней, послать:

– Вот, смотри, в этом переулке свету мало, и там каждую ночь девчата пищат, и часы с них снимают, и обижают. Давайте, пойдем и наведем порядок.

Нет! Скорее пойдет педагог, но чтобы он поставил под удар этих мальчиков-учащихся, как же это так! Нельзя!

Мне задали интересный вопрос: «Почему появляются «трудные» дети, в чем причина?»

Мне хочется ответить так. Трудными были те, 1920-е годы, годы становления советской власти, годы этой исторической суматохи, голода, тифа, разбоя. На Украине – что ни село, то своя республика. Так было в те годы, и этот исторический отрезок времени был трудным. Да, были трудные ребята, не то, что от природы или от хорошей жизни, семейного благополучия и материальной обеспеченности, когда все хорошо. Трудными они стали потому, что боролись за кусок хлеба, и потому что боролись за право жить. Они хотела устоять против погибели физической, и находили иногда неудачные пути в этой борьбе. Но на помощь им встали Антон Семенович, Елизавета Федоровна Григорович и Лидочка – воспитательницы и Калина Иванович, который нежно нас называл «паразитами». Такая поговорка была у человека, и когда я его нашел в Полтаве, он уже был старик, высохший и такой же высокий, и такой же слепой. Я ему напомнил:

– Да это я, Семен-цыган, я конюхом у вас был!

Он посмотрел и говорит:

– А, так смотри, какой же ты стал паразит!

Но стоило этим людям как-то по-особому дать этот 100-граммовый кусок хлеба, и такой же или чуть поменьше себе взять, и сказать, что ты такой же человек, как и я, как и все, и уже как-то все потянулись к этому теплу, к этому человеку. И такой он, и эти люди все были обаятельными, что невольно попадали мыв плен этой обаятельности.