Похоже, на этот раз врага удалось перехитрить.

Аракаси пробормотал извинения человеку, которого побеспокоил, и опустил голову на скрещенные руки. Тряские фургоны катились по неровно вымощенной дороге, усеянной отбросами, которыми были переполнены сточные канавы около пристани; однако ни тряс-ка, ни зловоние не могли заглушить невольное чувство облегчения, хотя Аракаси и напоминал себе, что радоваться рано. Он не избавился от угрозы и не может чувствовать себя в безопасности, пока не окажется далеко от Онтосета. Его мысли обратились к будущему. Тот, кто устроил ловушку у дома торговца шелком, наверняка сообразит, что человек, ускользнувший из нее, обнаружил слежку и догадался о существовании еще одной действующей организации. Нетрудно было предсказать, что враг предпримет новые шаги, чтобы помешать поискам, которые начнет в свою очередь Аракаси.

Конечно, можно так заморочить противника, что у того голова кругом пойдет. Для этого понадобится петлять, подбрасывать ложные следы и заманивать преследователей в расставленные ловушки. Однако при этом будет полностью потеряно ответвление шпионской сети Акомы, действовавшее в здешних краях. Теперь всякую связь с агентами из Онтосета придется прекратить. Мало того, понадобится безотлагательно наладить работу еще в двух направлениях: во-первых, проверить, не сумел ли враг нащупать слабые места в других ответвлениях сети, а во-вторых, тщательно обдумав все случившееся, составить и привести в исполнение план, что заставит врага обнаружить себя.

Препятствия были почти непреодолимы. Аракаси умел распутывать сложные головоломки, однако эта, возможно, таила смертельную опасность, словно погребенный в песке меч, чье лезвие может вонзиться в ногу любому, кто на него наступит. Он размышлял, пока фургоны не остановились около причалов. Вместе с другими рабочими он спрыгнул на пристань и, как все, принялся за дело. Он вытаскивал тюки из фургонов, укладывал их в подготовленные сетки и налегал на рычаг подъемного механизма, с помощью которого наполненные сетки переправлялись на палубу баржи, стоящей на якоре недалеко от причала. Солнце поднялось выше, становилось жарко. При первой же возможности Мастер ускользнул под тем предлогом, что ему нужно напиться, и растворился в квартале бедняков.

Он должен выбраться из Онтосета самостоятельно. Если он обратится к кому-либо из своих связных, то рискует быть обнаруженным снова или — что еще хуже — вывести преследователей на новую цепочку, ранее им неизвестную, а это позволит врагам еще больше узнать о его тайной деятельности.

Кое-кто из жителей Онтосета промышлял тем, что укрывал беглецов за плату, но для Аракаси такой план был неприемлем. Вполне вероятно, что среди них затесался какой-нибудь неприятельский агент и желание неизвестного чужака поскорее исчезнуть совершенно закономерно связали бы с инцидентом на складе.

Аракаси хотелось залезть в ванну и лежать в ней, пока не выйдут занозы, все еще сидящие у него под кожей, но этого-то он и не мог себе позволить. Через городские ворота ему легче всего пройти в серой рубахе раба или в лохмотьях нищего. Оказавшись вне городских стен, он должен будет затаиться где-нибудь поблизости и не трогаться с места до тех пор, пока не убедится, что полностью оторвался от преследователей. Только тогда он вернется к обличью курьера и постарается наверстать потерянное время.

Аракаси вздохнул. Его беспокоило, что странствие может затянуться на неопределенный срок. Мастеру не давали покоя тревожные мысли о неизвестном противнике, который одним ходом едва не вывел его из игры. Несмотря не вердикт магов, запретивших клановую войну между Марой и Джиро, его госпоже (а ее он боготворил) грозила опасность. Сейчас, когда ловцы удачи и враги объединились в союзы, направленные против Мары, она особенно нуждалась в самых точных донесениях разведки, чтобы оградить себя от еще более изощренных ходов в смертоносных интригах Великой Игры.

* * *

Портной выпустил из рук шелковую кайму длинного кафтана, позволив ей упасть почти до пола. Зажав в зубах острые, вырезанные из кости булавки, он отступил назад, любуясь плодами собственных трудов. Церемониальный наряд, заказанный властителем Анасати, безупречно сидел на фигуре вельможи.

Джиро переносил дотошный осмотр ремесленника со сдержанным презрением. Он стоял с бесстрастным видом, слегка отведя руки от боков, чтобы случайно не уколоться булавками, скреплявшими манжеты. Он был настолько неподвижен, что даже блестки, которыми был расшит кафтан спереди (эти блестки образовывали узор, изображающий коршунов), не переливались на свету.

— Господин, — прошепелявил портной сквозь булавки, зажатые в зубах, — ты выглядишь ослепительно. Ни одна знатная девица на выданье не устоит перед тобой, если увидит тебя в этом великолепном наряде!

Джиро поджал губы. Он был не из числа простаков, падких на лесть.

Его забота о собственной внешности почти достигала того неосязаемого предела, за которым ее по ошибке могли принять за признак суетности и тщеславия. Но в действительности он просто очень хорошо понимал, сколь сильно зависит от одежды впечатление, производимое человеком.

Он может показаться глупым, надутым или развязным, если появится в обществе, облачившись в неподобающий наряд. Так как фехтование и тяготы сражений были ему не по вкусу, Джиро использовал любые другие средства, чтобы подчеркнуть свою мужественность. Состязание умов должно принести победу более убедительную, чем какой-то вульгарный триумф на поле битвы.

Джиро с трудом удержался от резкой отповеди портному в ответ на его дурацкий комплимент, но тот был всего лишь ремесленником, наемным работником, едва ли заслуживающим внимания и уж тем более — вельможного гнева. Слова портного не значили ровным счетом ничего и лишь случайно вызвали у Джиро раздражение, всколыхнув в памяти давнюю обиду. Не оценив ни его манер, ни вкуса, его некогда отвергла властительница Мара. Ему предпочли неуклюжего невежу — Бантокапи. Даже мимолетное воспоминание об этом приводило Джиро в ярость, которую приходилось скрывать. Тогда ему ничем не помогли и годы напряженного учения. Акома попросту пренебрегла всеми его способностями вкупе со старательно отшлифованным обаянием. Над ним восторжествовал его неотесанный, смехотворно нелепый брат! Забыть непростительную самодовольную улыбку Банто оказалось невозможно. Джиро все еще чувствовал острую боль, вспоминая пережитое унижение. Он непроизвольно сжал кулаки и вдруг почувствовал, что у него пропало желание и дальше стоять истуканом.

— Мне не подходит этот кафтан, — бросил он с раздражением. — Он мне не нравится. Сшей другой, а этот разорви на тряпки.

Портной побледнел. Он выпустил булавки изо рта и упал на паркетный пол, прижавшись лбом к половице.

— Мой господин! Конечно, как тебе будет угодно.

Смиренно умоляю простить мне недостаток вкуса и недомыслие.

Джиро ничего не ответил. Тщательно причесанной головой он дал знак слуге, чтобы тот снял с него кафтан и бросил на пол.

— Я надену синий с красным, шелковый. Сейчас же принеси его.