Однако при наличии соответствующих условий мы можем вполне успешно ориентироваться по запахам. Я помню, как однажды ночью, приближаясь к берегу филиппинского острова Лусон, я уловил насыщенный аромат влаги и гниения. В этот момент яхта, на которой я находился, была еще далеко в море. Легкий береговой бриз доносил этот запах с заросших джунглями гор, еще скрытых в темноте. Если бы мы не знали, где находимся, этот экзотический аромат подсказал бы нам, что мы приближаемся к острову. Запахи могут быть полезны и в гораздо более холодных водах. Утверждается, что по вони гуано можно узнать о присутствии айсбергов, скрытых туманом или темнотой, хотя лично со мной такого никогда не случалось. Заблаговременные предупреждения такого рода, должно быть, спасли жизнь немалому количеству моряков.

Гарольд Гатти, один из лучших штурманов XX века, рассказывает историю горного проводника Эноса Миллса, которого при одиночном переходе в Скалистых горах, на высоте 3650 метров и на расстоянии многих километров от ближайшего жилья, поразила снежная слепота. Оказавшись в такой безнадежной ситуации, пожалуй, любой из нас впал бы в панику, но Миллс сохранял спокойствие: «Мои умственные способности были чрезвычайно обострены. Я даже не думал о возможности фатального исхода».

Он ничего не видел. Тропы были завалены толстым слоем снега, но он ясно представлял себе карту того пути, которым ему нужно было идти. Осторожно волоча ноги в снегоступах, он находил деревья своим посохом и ощупывал их кору в поисках зарубок, которые он сделал топориком, еще когда шел в обратную сторону.

После того как Миллс выжил, хотя и с трудом, в снежном оползне, а затем перелез через крупные валуны и пробрался сквозь густой подлесок, он ощутил знакомый запах дыма от осиновых дров. Размеренно продвигаясь против ветра, он чувствовал, что постепенно запах становится сильнее. Наконец, все еще ничего не видя, Миллс остановился, прислушиваясь к звукам человеческого жилья. Тут-то он и услышал вежливый голос маленькой девочки, спросившей его: «Вы останетесь тут на ночь?»[189]

В том пренебрежении, с которым мы по большей части относимся к своим носам, часто винят Аристотеля[190]. Он, несомненно, был невысокого мнения об обонянии и высокомерно заявил, что «мы не обладаем этим ощущением во всей отчетливости, — оно у нас хуже, чем у многих животных»[191][192]. Он считал, что обоняние годится только на то, чтобы оберегать наше здоровье, предупреждая нас об испортившейся пище[193].

Но в этом виноват и французский антрополог и нейроанатом Поль Брока (1824–1880). Как ни странно, воззрения Брока на человеческое обоняние были связаны с его религиозным скептицизмом[194]. Пропагандируя идеи Дарвина, Брока утверждал, что «просвещенный разум» человека не имеет никакого отношения к существованию у него богоданной души, а является исключительно следствием большого размера лобных долей нашего мозга. Более того, нами, в отличие от многих других животных, не управляет обоняние, и поэтому мы можем сознательно контролировать свое поведение.

Стало быть, наша драгоценная «свобода воли» — всего лишь следствие недоразвитости нюха. Римско-католическая церковь была не в восторге от этой идеи.

Утверждение Брока было основано на том наблюдении, что обонятельная луковица человека — та часть мозга, которая принимает сигналы от обонятельных рецепторов, расположенных в носу, — мала относительно общего размера нашего мозга. В этом отношении мы весьма сильно отличаемся от «низших» животных, например собак или крыс, которые, как он полагал, являются «рабами» своих органов обоняния. А отсюда оставался всего один короткий — хотя и ошибочный — шаг до утверждения о слабости обоняния человека, и последующие поколения ученых принимали эту точку зрения, не удосуживаясь проверить ее справедливость. Это псевдонаучное утверждение повторялось снова и снова.

Даже сам Дарвин считал, что обоняние «мало или вовсе не нужно» человеку, который, как он предполагал, унаследовал его «от какого-нибудь отдаленного предка» в «ослабленном» и «зачаточном состоянии». Однако он соглашался, что обоняние «способно вызывать у человека с такою живостью представления и образы „забытых мест и лиц“»[195]. В распространении этого мифа сыграл свою роль и Зигмунд Фрейд, утверждавший, что, хотя у других животных обоняние стимулирует инстинктивное половое поведение, его слабость у человека способствует подавлению сексуальности и возникновению психических заболеваний[196].

Все они — и Аристотель, и Брока, и Дарвин, и Фрейд — заблуждались относительно обоняния. Хотя в 1920-х годах были произведены некоторые приблизительные расчеты, из которых следовало, что мы способны различать всего лишь около 10 000 запахов, на самом деле наши способности гораздо шире. Собственно говоря, в одном недавнем исследовании[197] утверждается, что эту цифру следует увеличить по меньшей мере до одного триллиона (единицы с 12 нулями).

Хотя к результатам этой работы возникли претензии методического плана, наше обоняние никак нельзя назвать слабым. Один из специалистов в этой области недавно заметил: