Я выдохнул и постарался не злиться на маму.

Как-то мне в этот раз одному на веранде стало неуютно. После событий сегодняшнего дня можно было ожидать, что я мгновенно отрублюсь до самого утра, — это мама с Алиной выспались днем, — но нет. Я лежал в темноте и прислушивался. То мне было жарко, то зябко, я вертелся с боку на бок, и в любом положении было неудобно. Еще эти шуточки идиотские со стуком в окно, и опять в полночь, когда я уже почти смирился с тем, что мне не заснуть.

Тут уж я взбесился. Вскочил как подорванный и потряс кулаком прямо перед носом белой фигуры по ту сторону оконного стекла.

— А ну, марш отсюда! Сейчас все деду твоему расскажу!

Фигура пошатнулась, но не отпрянула. Стучать, правда, перестала. Удовлетворенный, я повалился на кровать. Наверное, именно ожидание стука не давало мне заснуть, потому что теперь глаза сразу начали слипаться. Возможно, поэтому я не смог четко разглядеть лицо фигуры. Оно словно ускользало. Небось Снежана нацепила на себя какую-то марлю или тюль, вот в темноте и получился такой эффект. Идиотское развлечение.

Утром после завтрака я специально пошел под окна веранды. Эти стуки дурной девчонки начали утомлять, и я решил найти место, с которого она заглядывает ко мне, и подстроить ей ловушку. Но вдоль всей стены буйно росли кусты смородины с пробивающейся сквозь них крапивой. Я попробовал пролезть между ними и посмотреть в окно, но сразу обстрекался и оцарапался.

Найти отгадку мне не удалось. Нужно было уже идти к знахарке, так что ночные стуки сразу вылетели у меня из головы. Но Алина ни в какую не хотела выходить из дома. Ноги у нее шли, тут все нормально было, просто она под разными предлогами даже к входной двери не подходила.

В конце концов Лида Пална посоветовала маме неожиданно закрыть Алине глаза руками, а сама что-то на ухо прошептала. Молитву какую-то, по-моему. Сестра оцепенела, и мы с мамой, которая так и не убирала ладони от Алининых глаз, вывели ее за калитку. А там она почему-то смогла сама идти.

Ульяна Ильинична снова ждала нас на том же месте практически в той же позе. И уж чего я точно не ожидал. так это маминой просьбы, причем не про Алину, а про меня!

— Ульяна Ильинична, нам тут помощь нужна. Мой мальчик тут у вас в Никоноровке напугался чего-то.

Блин, мама! Ну вот зачем?..

Я даже про стук в окно ей ничего не рассказал, а теперь точно не скажу.

— Мам, я не пугался. Это другое!

Алина, которая уже устроилась на своем стуле, заинтересованно уставилась на меня. Мама попыталась возразить. Старушка жестом нас остановила, мягко взяла меня за руку, внимательно вгляделась в мое лицо своими разноцветными глазами и стала шептать быстро-быстро, проводя периодически ладонью по моему лбу:

— Откуда пришло, туда и поди. От ветру пришло, на ветер поди. От людей пришло, так на люди поди. От лесу пришло, так на лес поди. Так слово сие твердо. От веку повеку, тьфу, аминь, тьфу, аминь, тьфу, аминь. Колдун-портун, ешь свое мясо, пей свою кровь. Колдунья-портунья, порти свое мясо, свою кровь.

Потом она быстро достала что-то из кармана передника и бросила назад, прямо на мою сестру, которая сидела с кислым видом. И Алинку стало корежить. Она внезапно выгнулась, как какая-нибудь гимнастка, затрясла скрюченными пальцами:

— Л-а-а, дурачина, дурачина! Жжется, жжется! Палашечке больно! Бз-з-з! Бз-з-з-з! Поди прочь!

Нечто подобное было, когда после пропажи Кешки мама заикнулась про котенка, но теперь в сто раз ужаснее.

Старушка, будто даже одобрительно, кивнула:

— Ишь, игрец в ней что творит!

— Что вы сделали? — перепугалась мама. Она бросилась к Алине и пыталась ее удержать.

— Да не боись, дочка. Это четверговая соль.

— А-а-а, выем твои зенки, дурачина! Себе жги! — визжала Палашка, корчась.

Жутко было смотреть, как моя тактичная, воспитанная сестра, брызгая слюной, орет на благообразную старушку и вертится на полу избы, не самом чистом.

Знахарка вздохнула, беззвучно что-то прошептала и спокойно продолжила:

— На имена порча-то делается. Все на имена. Потому не называй себя кому попало или вот по прозвищу.

Вот это да!

Я как-то в детском лагере отдыхал, родители отправили. Алина к подружке ухитрилась на дачу уехать, а меня, чтобы в городе не болтался, быстренько сплавили в лагерь. Ничего не могу сказать, мне понравилось. Но речь не о том. В младшем отряде подобрались девчонки с именами, которые были вроде кличками. Не поймешь сразу, то ли прозвище, то ли имя. Инка — вместо Катя. А Аделина шифровалась Ликой.

Я, как домой вернулся, пытался Алину Ликой называть, так она только пальцем у виска покрутила и пригрозила поколотить.

И вот теперь выясняется, что лучше бы она Ликой была, а я — каким-нибудь, не знаю, Гогой. Бред какой-то.

— А как же тогда отвечать, если спросят? — не удержался я.

Знатуха, сощурившись, без улыбки посмотрела на меня и после паузы бросила:

— Зовут зовуткою, а величают уткою.

В другой ситуации я бы захохотал, но сейчас сдержался. А бабушка Ульяна опять повернулась к маме, сидящей на полу рядом с трясущейся как в лихорадке Алиной. Та не давала себя обнимать и зло пялилась на знахарку.

— Кого у вас Пелагеей звали? Бабушку? Тетку?

Мама застыла от удивления, только глазами хлопала. Даже от Алины отпрянула.

— Откуда вы знаете?.. Мама моя, Алины и Егора бабушка. Так-то она по паспорту Полина была, но вот крестили ее как Пелагею. Я не знаю, почему так.

— А девочка ваша что же?

— Моя мама очень хотела, чтобы внучку, ну, нашу дочь, мы в честь нее назвали. Но мы захотели Алиной. Муж отказался в чью-то честь своих детей называть. Какая разница, Полина, Алина — похоже ведь, правда? Но мама сама, без спросу, пошла и Алину покрестила так же, как себя, тем же именем. А ведь она как Пелагея крещена была, вот и Алину так же…

— Нехорошо, негоже так делать… — покачала головой старушка.

— Ну уж с Егором мы все сами! — поспешила оправдаться мама. — Имя ему отец, муж мой, сам придумал. Егор Александрович. Но вот с Алиночкой так… Пелагея. Но мы никому не говорили. Да и зачем?

— Палашечка, красная рубашечка! — хвастливо влезла икотка, отталкивая мамину руку, которой та пыталась обнять Алину.

— Пелагея и есть, — спокойно кивнула старушка, будто все в порядке вещей и тварь, сидящая в Алине, точно такой же равноправный собеседник, как и все.