он наливал себе вторую чашку, не оставив мне кофе. Если внутри него была пустота, которую просто невозможно было заполнить, то мы оба — порченый товар, оба посодействовали распаду брака. Эта мысль не столько успокаивает, сколько на время заглушает самобичевание, которое разыгрывается не на шутку: уверенность — всего лишь капля в море моих страданий.

Переполненная горем, я не могу ни есть, ни пить. Дыхание сбивчивое, глаза красные и опухшие, кожа бледная и вялая. Понятия не имею, что делать дальше. Словно загнанный в клетку зверек, сижу в своей спальне, не в силах выйти оттуда из-за страха встретиться с Майклом или необходимости объясниться с детьми, но одиночество сводит меня с ума. Эрика перезванивает через несколько часов и сообщает, что садится в машину и направляется на север штата, будет к ужину. Она велит мне принять душ и поехать в ближайший ресторан. Я протестую, не представляя себе, что нужно сделать даже для того, чтобы переодеться, но она уверена, что я могу и должна это сделать. Это напоминает мне случай, как Эрика приезжала ко мне в город, в нашу первую с Майклом съемную квартиру после окончания колледжа. Когда пришла пора возвращаться домой, в пригород, где мы выросли вместе, я стояла на углу и плакала, пока такси с ней внутри скрывалось из виду. Я тосковала по дому, город давил на меня, и мне не хватало ее присутствия рядом. Я снова затосковала по ней и по той части моего прошлого, на которую все еще могла положиться.

Хадсон озадачен тем, что я весь день провалялась в постели больная, а теперь собираюсь на ужин, но я придумываю смутные оправдания, запихиваю в сумку пачку салфеток и отправляюсь в ресторан. Как только появляется Эрика, я заливаюсь слезами. Стоит мне, подняв голову, встретиться с ее сочувствующим взглядом, как захожусь еще сильнее. Она уговаривает меня попробовать блюда, что нам принесли, но я всего лишь играю с едой на своей тарелке в страхе, что меня стошнит. Она напоминает, что я не смогу заботиться о детях, если сначала не позабочусь о самой себе, и я проглатываю несколько кусочков еды. Рассказываю, что попросила Майкла уехать по меньшей мере на неделю, чтобы дать мне время все переварить, но он не собирается это делать и планирует спать в общей комнате. Эрика соглашается, что предоставить мне сейчас личное пространство было бы справедливо.

— Он отказывается. Не хочет оставаться у друга, объясняя, что это деморализует его. Я как раз только что искала варианты дешевых гостиниц.

— Лора, прекрати. Ты и так все делала за него на протяжении многих лет. Он взрослый человек и может сам найти себе место, где остановиться. Сейчас тебе не до его проблем, — говорит Эрика.

— Хорошо, но если я не решу эту проблему, он останется дома, а это невыносимо для меня.

— Тебе придется отстраниться и позволить ему разобраться с этим самому. Сейчас тебе надо позаботиться о себе и детях. Настаивай на своем и сосредоточься на том, что сейчас нужно тебе, чтобы справиться с ужасной ситуацией, которую он создал. Не ты ее создала, а он. И ему с этим разбираться. И если тебе нужно личное пространство, самое меньшее, что он может сделать, — это предоставить его тебе.

Вернувшись домой, я с облегчением обнаруживаю нашу кровать пустой, а дверь в комнату Джорджии — закрытой: у Майкла хватает совести оставить меня в покое на ночь. Утром после беспокойного сна иду пошатываясь по коридору на кухню, где за столом Майкл печатает что-то на ноутбуке.

— О, привет, — весело говорит он. — Вот что я подумал. Я пишу тебе письмо. И буду писать каждый день, чтобы ты знала о моих чувствах. Хочу быть предельно откровенным с тобой.

— Что? Зачем? Как это мне поможет?

— Ты же сказала, что хочешь знать правду, вот я и собираюсь дать ее тебе и ежедневно делиться с тобой своими эмоциями.

— Нет уж, избавь меня от этого, — кричу в ответ. — Я не хочу знать, о чем ты думаешь. Теперь это меня совершенно не волнует.

— Знаешь, а ведь это лучшее, что с нами случалось, — бодро заявляет он. — Прекрасная возможность наладить отношения и заново обрести то, что когда-то у нас было!

— Ты серьезно? Посмотри на меня, я полностью сломлена, — всхлипываю. — Не могу есть, не могу спать, не могу перестать плакать. У меня выбили почву из-под ног, я все еще падаю. Теперь я ставлю под сомнения всю нашу совместную жизнь с момента первой встречи с тобой. Ты всегда был оптимистом. Но прекрасная возможность? Лучшее, что с нами случалось? Полный бред. Ты меня уничтожил, — говорю я и, уткнувшись в столешницу, содрогаюсь от рыданий.

Подняв голову, ловлю на себе его взгляд — что-то между состраданием и жалостью. Он спрашивает:

— Что я могу сделать? Как помочь тебе справиться?

— Уехать. Найти себе жилье. Если хочешь, чтобы я дала нашему браку еще один шанс, ты должен предоставить мне личное пространство. Я же пока уберусь здесь и соберу вещи, чтобы вернуться домой. Жизнь, очевидно, все-таки продолжается, даже если кажется, что сердце вот-вот сдастся в любую секунду, — с этим словами я удаляюсь, шаркая тапочками и туже затягивая пояс халата. Кажется, за последние тридцать шесть часов я уменьшилась в размерах.

Прежде чем скрыться из виду, на мгновение задерживаюсь и, обернувшись, произношу:

— У меня только один вопрос.

В его взгляде загорается робкое ожидание, даже надежда. Мне почти его жаль.

— Те цветы, что ты прислал мне на День святого Валентина… Ей ты отправил такие же? — спрашиваю.

Он понуро молчит, и затаив дыхание я с грустью понимаю, что это значит.

* * *

В город мы возвращаемся вечером, как и было запланировано. Я жмусь с Джорджией на заднем сиденье, не в силах перенести физическую близость с Майклом. Он врет детям: на этой неделе у него встречи на севере штата, поэтому он закинет нас и сразу же вернется обратно. Дети недоумевают: что это за деловые встречи на севере? Он придумывает какую-то отговорку и, когда мы приезжаем домой, собирает небольшой чемодан. За окном — холодная февральская ночь, но в нашем новом красивом доме тепло и уютно, и я разговариваю с детьми перед камином, когда он заходит попрощаться. Один только вид моего партнера, который после двадцати семи лет отношений выкатывает чемодан из нашего дома и из нашей семьи, вызывает у меня презрение и жалость и надрывает сердце. Я наблюдаю за одним из самых печальных моментов в своей жизни,