мной, а отца больше знать не хочет. Мне он об этом ничего не рассказывает — совсем ничего. Но Майкл предъявляет это в знак доказательства, что если кто и ответственен за распад нашей семьи, так это я, выставившая его из дома.

Худшее еще впереди: мне предстоит сообщить обо всем милой малышке Джорджии. Испытываемый мною ужас кажется осязаемым. Она будет единственной из наших детей, кому придется потерять веру в родителей, нерушимость их союза раньше, чем веру в волшебство. Сможет ли она вообще, когда вырастет, вспомнить, что мы когда-либо были вместе? В субботу утром, когда Джорджия, счастливая, без умолку болтает в моей кровати, я сообщаю, что мне нужно поделиться тяжелыми новостями.

— Ты знаешь, что папы не было дома всю эту неделю? Нам сейчас нелегко друг с другом, и мы подумываем провести некоторое время порознь. Это может помочь, поэтому он поживет несколько недель в другом месте, — объясняю ей.

— Несколько недель — это сколько? — уточняет она.

— Не знаю, может быть, три недели.

— И через три недели он вернется домой? — надавливает она.

— Через три недели мы посмотрим, хватило ли нам времени, чтобы мы перестали обижаться друг на друга, — говорю я.

Джорджия сворачивается в клубочек, натягивает на голову мое одеяло и заходится рыданиями. Я крепко обнимаю ее и снова проклинаю про себя Майкла. То, что нашим детям приходится испытать такую боль, страшно расстраивает меня, но то, что причиной этого стал их собственный отец, кажется просто невыносимым. Даже если я когда-нибудь смогу простить ему измену, смогу ли простить то, что он поступил так с нашими детьми? Передо мной возникает образ из детства: я лежу, свернувшись калачиком, в своей узкой кровати сорок три года назад, мама крепко обнимает меня после той новости, что отец умер. В моем детстве были «до» и «после», и теперь я передаю это печальное наследие своей дочери, которая всего на два года старше меня той, впервые столкнувшейся с утратой и горем. Я так отчаянно хотела иметь сплоченную, традиционную, вечную семью, а теперь мне приходится смириться не только с тем, что я ее не получу, но и с тем, что этот исход не был неизбежным, как смерть моего отца. У Майкла был выбор, и он добровольно оставил нас.

* * *

Каждый последующий день кажется мне целой жизнью. Я просыпаюсь в темноте с колотящимся сердцем и неподвижно лежу в оцепенении, пока не приходит время провожать Хадсона в школу. Я натренировалась подниматься с постели, не испытывая ничего, кроме ужаса перед предстоящим днем, повторяя себе: «Ножку за ножкой, и пойдешь немножко». Предвкушение первой чашки кофе всегда заставляло встать с кровати. Но теперь у меня сводит желудок от одного его запаха, и я с сожалением вспоминаю все утренние часы, когда мы с Майклом спорили о том, каким сегодня получился кофе, пока дети смеялись над тем, что этот разговор повторяется изо дня в день. После обеда я часами говорю с друзьями или сижу одна дома в раздумьях и слезах. Перестаю просматривать газеты, которые скапливаются перед моей дверью, и пытаюсь читать книги. Мое самое любимое занятие, но за словами на странице не уследить, не говоря уже о том, чтобы переварить их смысл. Я нахожу нового психотерапевта. С ним меня связала подруга Либби после того, как я расплакалась в холле перед балетным классом наших девочек, не в состоянии поддерживать простую беседу. Терапевт спрашивает, чего я ожидаю от наших сеансов, и я без колебаний заявляю: «Ясности. Я сейчас потерялась в море, и если не найду направления в ближайшее время, то, боюсь, потеряюсь навсегда».

Не стало и приготовленных с любовью ужинов, за которые Майкл меня так хвалил, — их заменяют груды чипсов, тортилья с сыром, который плавлю сверху, и макароны с сыром быстрого приготовления, которые подаю детям с невнятными извинениями. Не могу даже представить, что эти страдания когда-либо закончатся, но Джессика делится со мной цитатой: «Единственный выход — идти напролом», и я повторяю эти слова про себя десятки раз в день, держась за них как за спасательный круг. Сейчас я в глубокой яме, но должна верить, что выход когда-нибудь найдется. К концу дня чувствую себя эмоционально истощенной, но дети постоянно нуждаются в утешении и совете. Поэтому я мечусь из комнаты в комнату: слушаю, утешаю, проглатываю неуместные обвинения, которые им просто надо выплеснуть, — пока наконец не валюсь от изнеможения в постель.

Глава 14. Почти приехали

Последние зимние недели и приближающиеся весенние каникулы — все сливается в одно. Каким-то образом мне удается выдержать каждый, казалось бы, бесконечный день, и теперь я решаю потратиться на номер в лыжном курорте Вермонта, чтобы Хадсон мог покататься, пока я развлекаю Джорджию в крытом аквапарке. Дейзи на свое восемнадцатилетие получила от меня билет на самолет — пусть слетает к подруге в Калифорнию, отдохнет от нашей суеты. В такси по дороге к врачу, где за неделю до поездки Хадсону должны снять гипс, на экране появляется видеоклип: молодая пара обручается на тихом городском пирсе. Я громко усмехаюсь с пренебрежением к паре за их неспособность предвидеть неизбежное мрачное и разбитое будущее, которое их ожидает. Мне с трудом удается сдержать гнев. Еще несколько дней назад, беседуя с Эрикой по телефону, я рыдала от страха, что мое некогда спокойное поведение навсегда исчезло и ему на смену пришла горечь. Мне хватало самосознания, и все же я не могла остановить себя: горечь просачивалась из моих пор из-за того, что меня так оскорбили. Хадсон скорбно посмотрел на меня, а затем отвернулся к окну. Я могу смириться с тем, что мне сейчас нет дела до романтики и обязательств, но пребываю в ужасе от того, что передаю это собственным детям, особенно Дейзи и Хадсону: им примерно столько же лет, сколько было мне, когда у меня случился первый сексуальный опыт.

«Может быть, у них получится лучше, чем у меня», — думаю я, понимая, что, несмотря ни на что, должна стараться изо всех сил сохранить для них эту возможность.

Врач снимает гипс, но дает указания не кататься на лыжах некоторое время. Я замечаю, как на глаза Хадсона наворачиваются слезы.

— Послушайте, — обращаюсь к врачу, — я очень люблю соблюдать правила, но у Хадсона СДВГ, и отсутствие активности вызывает депрессию, к тому же у нас в семье сейчас кризис, который выбил бы из колеи любого ребенка, поэтому должна признаться, что позволю ему кататься на лыжах в эти выходные. Я прислушиваюсь к вашим медицинским