– …Стой!!! Стрелять буду! - Парень лет двадцати пяти наставил на нас пистолеты. Девочки дружно взвизгнули от восторга, а Эмилио тут же повернулся к парню тошей задницей и изобразил, что раздвигает ягодицы.

– Стреляй сюда, - заявил он. - Может быть, хоть какое-то удовольствие получу.

– Перестань, - я отпихнул Эмилио. - Ты кто, ban-dido? - спросил я парня.

– Сам ты бандидо. - Парень попытался ковырять стволом пистолета в носу. - Я - барбудо [Бородач (исп.). Так называли себя кубинские' революционеры 50-х годов.]. Я - Фидель Кастро. Не видишь, что ли?

Парень был голубоглазым и светловолосым, что редко встречается среди испанцев. На подбородке его висела черная бутафорская борода, державшаяся на ушах при помощи резинки. Парень был одет в камуфляжный костюм, грудь его пересекала красная атласная лента с парой картонных орденов, а голову украшала жеваная зеленая кепка, списанная из обмундирования бундесвера. Он был так же похож на Фиделя Кастро, как я - на Нельсона Манделу.

– Здорово, Фидель. - Я схватил его за пистолет, купленный в игрушечном магазине. - Как там у вас, на Кубе?

– Клево. Янки гоу хоум! Социализм или смерть!

– Дурень ты, - сказал я. - Не жил ты при социализме. Там бы тебе быстро задницу надрали. Дурень.

Может быть, это было не совсем вежливо, но «Кастро» не обиделся. Он побрел дальше, размахивая своим стаканом и пистолетом и время от времени оглашая толпу криками: «Руки вверх! Социализм или смерть!» Я усмехнулся ему вслед.

Никто никому не пытался бить морду. Это я помню хорошо. Остальное вспоминаю с трудом.

Еще я помню, что на третий, последний день проснулся в кровати, часа в четыре пополудни. Голова у меня не то чтобы раскалывалась, но брякала от любого движения, как старая алюминиевая кастрюля. Местонахождение мое было мне совершенно неясно. Пришлось вежливо спросить об этом у девушки, случайно оказавшейся в той же самой кровати, под одним одеялом со мной:

– Sorry… shit… Where am I?[ Извините… черт… Где я? (англ.)]

– Ты что, испанский язык забыл? - Девушка нашаривала рукой сигареты на столике. - Вчера ты говорил на нем хорошо. Много говорил.

– Пардон… - Я пытался выловить хоть одну мысль в своей черепной коробке. - Я… это… где?

– У меня. - Девушка приподнялась на локте, в темных глазах ее сверкнули предвестники бури с громом и молниями. - Может быть, ты спросишь еще, как меня зовут?

– Да. - Я жалко улыбнулся. Меня мутило. От виски. От жизни. От самого себя. От всего. - Как вас зовут, сеньора?…

Я громко икнул.

– Скотина!!! - заорала девчонка и вскочила с постели. Она была в кружевном лифчике, едва закрывавшем великолепную грудь. Другой одежды на ней почему-то не было. - Так ты ничего не помнишь?!

– Нет…

– Ты обещал на мне жениться! Ты говорил, что ты - русский аристократ, миллионер, потомок русских царей. Сын последнего русского императора! Что у тебя три дворца там, в этой вашей России!!!

– Нет. - Я слабо помахал в воздухе рукой. - Это невозможно, нашего последнего императора расстреляли семьдесят лет назад. Наверное, я что-нибудь перепутал.

В результате я был вышвырнут на улицу в полуголом виде. Вслед мне полетели одежда, один ботинок и бутылка виски с некоторым количеством жидкости внутри. Бутылку я поймал перед самой землей, не дал ей разбиться. И тут же употребил ее содержимое, влил внутрь себя. Не могу сказать, что я стал соображать лучше, но определенное болеутоляющее действие это оказало.

Потом я поймал такси. Остановил, едва не упав на капот машины.

– Ты пьян, приятель, - сказал таксист. - Пьян с утра. Это вы тут вчера всю ночь куролесили? Полгорода на ушах стояло.

– Д-да, - сообщил я. - М-мы немножко п-повесе-лились. А сейчас м-мне надо домой.

И упал на переднее сиденье. Потому что на заднем уже лежали двое borrachos [Пьяных (исп.).] и дрыхли.

– Куда тебе? - спросил таксист, отворачиваясь от перегарной волны, исходившей из моего организма.

– К… Эмилио. Адрес н-не з-знаю… Где-то т-там… Я махнул рукой вперед. Или назад.

– Я знаю, - сказал таксист. - Здесь все это знают. Поехали.

И таксист отвез меня к Эмилио.

Прошла неделя после того, как я погостил у Эмилио и мы с ним «слегка оторвались». Я давно вернулся к себе в Ремьендо, потихоньку восстанавливал здоровье. Даже возобновил утренние тренировки с Анюткой - они хорошо действовали на меня. И, кстати, очень пригодились мне в будущем.

А где же gran aventura? [Большое приключение? (исп.)] - спросите вы. Где большое приключение, которое ты нам обещал? Неужели попойка с Эмилио - это и есть большое приключение?

Подождите. Все будет.

Тем утром я собрался отправить очередное письмо маме. Я даже написал его. Парочка конвертов без марок У меня валялась, и марки были.

Я стащил эти марки у Эмилио. Экспроприировал. Все равно они валялись у него на столе без дела. Не думайте, что я украл у него марки - я спросил разрешения. Невнятно, конечно, спросил. А он невнятно ответил. Что-то типа «Иди к черту». Что, конечно, означало согласие.

И теперь, уже оправившийся от интенсивного отдыха, здоровый телом и в ясном сознании, я стоял на кухне и держал в руках две марки. Конверт с письмом лежал на столе, уже запечатанный.

Я лизнул марки. Облизал их как следует, потому что клей на них, похоже, был старый и не давал привычного ощущения, когда марка прилипает к языку. И шлепнул эти цветные квадратики на конверт.

Это было последним, что я наблюдал в этой реальности. Потому что меня кинуло куда-то в сторону.

Ноги мои решительно забастовали, отказались держать меня, и я рухнул как подкошенный. Я лежал на полу в кухне как паралитик, и единственное, что я мог еще делать, это дышать и пускать слюни. И еще наблюдать за предметами в кухне. Там было на что посмотреть. Странно они вели себя, эти предметы, меняли свои очертания. Стол, под которым я лежал, вдруг вздрогнул и почесал одной ногой о другую. Ноги его медленно обрастали полосатой шерстью. В конце концов столу надоело стоять и чесаться, он взбрыкнул задними конечностями как зебра, взмахнул хвостом с кисточкой на конце и умчался куда-то в саванну. На месте его осталась только кучка лошадиного навоза.

В тело мое медленно возвращалась чувствительность. Я даже смог чуть-чуть приподнять голову, чтобы оглядеться.

Вокруг становилось все темнее. За окном уже была беспросветная тьма. Да и окошко стало совсем маленьким, сузилось, загородилось толстой решеткой. Посудные шкафы уплошались, врастали в стену, пока полностью не исчезли в ней. Стена теперь была сложена из неровных камней, скрепленных грубым серым раствором. Тапочки мои, только что валявшиеся у самого моего носа, подозрительно смотрели на меня маленькими бусинками глаз, обнюхивали меня длинными усатыми мордочками. Одна из них даже попыталась взобраться на мою руку. Я дернулся, и они понеслись прочь, волоча по земле длинные голые хвосты. Они превратились в крыс.