Но если диалектика жизни, или в условной гегелевской форме диалектика идеи, отсутствует, то нет и эстетического эффекта, так много говорящего нашему сердцу.

По словам Маркса, философы называли идеей отношение. Действительно, кроме материи как субстрата окружающего нас материального мира, есть ещё необъятное многообразие всевозможных отношений, форм, структурных связей, которыми живёт материя, которые, по существу, материальны, но не являются веществом. Глубокой, хотя исторически объяснимой ошибкой идеализма, которую разделяет и Гегель, является убеждение в том, что материя не может быть целым, что материализм как философия поэтому невозможен, что истинной полнотой бытия, источником жизни является только дух, идея. Это не так, но сама по себе «идея» – это не глупость, а одностороннее изображение бесконечности отношений, завивающихся вокруг материального ядра природы. В переводе на язык материализма гегелевская идея – это строгая система отношений определённой относительно законченной объективной ситуации. Согласно Гегелю, она имеет свой генетический код, свою программу в понятии. Близость же Гегеля к материализму состоит в том, что эта программа существует только в самой реальности. Если бы он сказал, что всё в мире укладывается в определённые узлы отношений, повторяясь до определённого, ясно отчеканенного самой жизнью типа и приобретая при этом известную автономию данного круга явлений, он был бы материалистом. Я не знаю, примет ли марксистская литература со временем определённую систему терминов, обозначающих то реальное содержание, которое Гегель как идеалист называет идеей, объективным понятием и его воплощением, переходом в плоть и кровь. А пока этого нет, будем пользоваться нашими описаниями и терминами Гегеля, оговаривая, что в них сторона диалектической жизни целого выражена односторонне и чрезмерно.

Теперь перед нами ещё одна важная фигура гегелевской эстетики – идеал. Мы уже видели, что сама идея как истина заключает в себе идеальную сторону бытия. Но здесь ещё преобладает всеобщее, более доступное философскому мышлению, чем эстетическому созерцанию. Идеал, говорит Гегель, это идея, рассматриваемая со стороны её существования, соответствующего понятию. Идеалом является, следовательно, действительность в своей высшей истине.

Слово «идеал» часто встречается в обыденной речи, но не следует смешивать это обыденное представление с тем, что имеет в виду Гегель. Чаще всего под идеальным понимают определённое субъективное представление, наши взгляды на то, что должно быть, наши требования и цели. У каждого свой идеал. Однако гегелевское понимание идеального носит другой характер. Он не отрицает роль субъекта в сознании и осуществлении идеальных целей, но для него здесь речь идёт о действительных отношениях.

Сама действительность часто выступает в формах безразличного существования, и тогда её нельзя назвать в высшем смысле слова действительностью. Но каждый знает, что в его собственной жизни и в жизни общества есть такие высокие точки, которые своим существованием оправдывают и освещают всё остальное течение жизни. Мы это ощущаем, например, когда расстаёмся с тем классом, в котором учились, или с тем полком, в котором вместе служили. Мы особенно осознаём в этот момент, что были не только частью фактического бытия, но соприкоснулись также с каким-то веянием всеобщего. Мы видим его сквозь эту призму реальности, сознаём это идеальное отношение, заложенное в ней, сознаём это, правда, большей частью только издали, когда бываем в состоянии охватить общее значение пройденного цикла жизни, и вот почему «что пройдёт, то будет мило». Не всё конечное заключает в себе идеальный момент духа, а только, по словам Гегеля, «такое конечное начало, которое постигает себя в своей существенности и тем самым само является существенным и абсолютным». Когда речь идёт о всеобщем содержании, это идея. Когда перед нами «индивидуальное формирование действительности, обладающее специфическим свойством являть через себя идею», – идеал. Идеальное, платоническое тело всеобщего, если можно так выразиться, проходит у Гегеля через всю мировую историю, оно творится в ней, передаётся от народа к народу, выражается в поражающей воображение деятельности всемирно-исторических личностей.

Так странно всё идёт в подлунном мире, что его не поймёшь без «противоположного жеста» князя Мышкина. Но всё же сквозь яростное борение сил проглядывает иногда и смысл целого, истинная середина, ради чего все эти муки, противоречия. В философии Гегеля высшее решение высших противоречий, или «абсолютная идея», проглядывает дважды. Во-первых, в виде единства понятия, которое через множество посредствующих звеньев (Vermittlung) может оправдать любые жертвы и бедствия, любые иррациональные затраты сил и отрицательные явления жизни. Ведь если современный человек, по словам мыслителя, живёт в состоянии распада между всеобщим развитием цивилизации и личными интересами, как гражданин двух миров, подобный амфибии, то растворите пошире циркуль абстракции или посмотрите на всё это через телескоп истории, по выражению Белинского, и вы увидите, что все острые углы закругляются, все крайности примиряются и всё становится на свои места в этой картине мира, где свет и тени образуют последнюю гармонию.

А всё же эти миллионы жертв, которыми куплено общее развитие, не дают покоя нашему сердцу. Но, к счастью, есть ещё один просвет в этом страшном царстве сил. Есть другое примирение, другая форма единства противоположностей. Есть истинная середина конкретного понятия, и есть истинная середина жизни, где-то между грубым существованием первобытности и абстрактной всеобщностью прогресса. В идее каждой действительной вещи, согласно Гегелю, господство принадлежит понятию, а в идеале — существованию определённой единичной реальности, имеющей свои самобытные, индивидуальные черты, взятой in individuo. Пюнятие решает противоречия действительности в далёком целом, жизнь требует немедленного расчёта, здесь и теперь. Идеал прекрасной жизни говорит нам, что не всегда крепости берутся большой кровью – в каждом деле возможен и лучший путь.

Чем хуже был бы твой удел,

Когда б ты менее терпел? —

вот надпись над вратами всего мирового искусства, мечта «золотого века», увиденного Достоевским в картине Клода Лоррена, и вывод из всех трагических и комических ситуаций мира.

Поэтому идеал прекрасного близок идеалу общественному. Что касается Гегеля, то прекрасная мечта о греческой демократии преследовала этого поклонника прусского государства в течение всей его жизни, начиная с первых рукописей. И в лекциях по эстетике, в разделе о «мировом состоянии», более всего соответствующем идеалу, он говорит о свободной самодеятельности людей, ещё не скованных внешними узами права и отчуждённой политической власти. К образам Греции присоединяется воспоминание о «золотых днях позднего средневековья». В общем, речь идёт о временах простого товарного хозяйства, уже поднявшихся над суровым общественным бытом азиатских или феодальных отношений и ещё не знающих противоречий буржуазной цивилизации. У Гегеля это не только история, но и система. В своём анализе идеала как более гармонического единства неудержимого общественного движения и непосредственной жизни целого