Хан-Джангар со всей своей ордой и уехал, а Панька стал говорить Хабибуле:

— Вот до чего тебя твое воровство довело! Такой ты большой молодец, а все твое молодечество не к добру, а ко злу. Ты бы лучше исправился.

Хабибула ему отвечает:

— Если я до сих пор не исправился, так теперь уж и некогда.

— Как это «некогда»! Только в том ведь и дело все, чтобы хорошо захотеть человеку исправиться, а остальное все само придет… В тебе ведь душа такая же, как и во всех людях: брось дурное, а Бог тебе сейчас зачнет помогать делать хорошее, вот и пойдет все хорошее.

Хабибула слушает и вздыхает.

— Нет, — говорит, — уже про это некстати и думать теперь!

— Да отчего же некстати-то?

— Да оттого, что я окован и смерти жду.

— А я тебя возьму да и выпущу.

Хабибула ушам своим не поверил, а Панька ему улыбается ласково и говорит:

— Я тебе не шучу, а правду говорю. Хан мне сказал, чтобы я тебя «как свою душу берег», а ведь, знаешь ли, как надо сберечь душу-то? Надо, брат, ее не жалеть, а пусть за другого пострадает — вот мне теперь это и надобно, потому что я терпеть не могу, когда других мучают. Я тебя раскую и на коня посажу и ступай, спасай себя, где надеешься, а если станешь опять зло творить — ну, уж тогда не меня обманешь, а Господа.

И с этим присел и сломал на Хабибуле конские железные путы, и посадил его на коня, и сказал:

— Ступай с миром на все стороны.

А сам остался ожидать здесь возвращения Хана-Джангара, — и ждал его долго, пока ручеек высох и в бурдюке воды осталось очень немножечко.

Тогда и прибыл Хан-Джангар со своей свитой.

Осмотрелся Хан и спрашивает:

— А где Хабибула?

Панька отвечает:

— Я отпустил его.

— Как отпустил? Что ты такое рассказываешь?

— Я тебе говорю то, что взаправду сделал по твоему велению и по своему хотению. Ты мне велел беречь его как свою душу, а я свою душу так берегу, что желаю пустить ее помучиться за ближнего… Ты ведь хотел замучить Хабибулу, а я терпеть не могу, чтобы других мучили, — вот возьми меня и вели меня вместо его мучить, — пусть моя душа будет счастливая и от всех страхов свободная, потому что ведь я ни тебя, ни других никого не боюся ни капельки.

Тут Хан-Джангар стал водить глазами во все стороны, а потом на голове тюбетейку поправил и говорит своим:

— Подойдите-ка все поближе, я вам скажу, что мне кажется.

Татары вокруг Хана-Джангара стеснилися. А он сказал им потихонечку:

— А ведь Паньку, сдается, нельзя казнить, потому что в душе его, может быть, ангел был…

— Да, — отвечали татары все одним тихим голосом, — нельзя нам ему вредить. Мы его не поняли за много лет, а теперь он в одно мгновенье всем нам ясен стал: он ведь, может быть, праведный.

Дмитрий Мамин-Сибиряк

«Безделушка»

I

Проглянули первые светлые мартовские дни, солнечные, теплые. Близилась весна с ее таинственной тревогой и еще более таинственным наплывом чувств. В газетах появились уже весенние бюллетени, с юга двигалась целая армия перелетных птиц, полиция оповестила господ домовладельцев об их обязанности очищать от снега крыши, дворы и самые улицы. С какой радостью прежде Вера Васильевна ждала этого момента и каждый раз чувствовала, точно она сама перерождается, и ей делалось безотчетно весело, потому что и солнце, и «выставляется первая рама», и веселые хлопоты с весенними костюмами, и еще более веселые разговоры о том, где «взять» весну, лето и осень. Вообще весело, радостно, как перед большим праздником. И как это хорошо все устроено: например, Великий пост — точно он только для того и установлен, чтобы Вера Васильевна отдохнула от зимнего сезона и собралась с силами, чтобы встретить весенний сезон. За зиму она порядочно уставала, так что даже появлялась некрасивая синева под глазами. Да и как не устать, если только перебрать в уме все балы, спектакли и концерты, на которых Верочка должна была быть по обязанности, — она была здесь именно Верочкой, как ее называли все знакомые старушки и солидные мужчины, помнившие ее ребенком. С ней вместе веселились десятки других Верочек, Марусей, Шур и Таней. Это был настоящий цветник, если бы цветы умели так мило улыбаться, так мило болтать всякий милый вздор и смотреть на все и всех с такой милой серьезностью разодетой куколки. Верочка была как все — улыбалась, мило болтала и смотрела на всех наивными глазками.

Да, все это было, но три зимних сезона сделали свое дело, и в одно прекрасное утро Верочка почувствовала себя как будто лишней. Цветник продолжал существовать по-прежнему, причем выбывавшие куколки быстро заменялись свежими куколками. Даже получалось как будто некоторое перепроизводство куколок. Верочка отлично понимала, какая трагедия заключалась в этой кукольной комедии и что ей пора уступить свое место более свежим куколкам. Другие куколки выходили замуж, а Верочка оставалась все на кукольном положении. За нею ухаживали, она выслушивала массу комплиментов, ей целовали ручки, а замуж выходили другие.

— Мы еще можем подождать, — говорила maman после первого неудачного сезона. — Ты еще так молода, а эти счастливые ранние браки редко кончаются добром.

Maman вышла за papa не первой молодости и говорила по личному опыту. Но после второго зимнего сезона она уже предпочла молчать. Ее обижало то предпочтение, которое отдавалось другим куколкам. Чем Верочка хуже других? Не красавица, но, кажется, ничем Бог не обидел. Одни глаза чего стоят, серые с поволокой. А рост — это тоже что-нибудь значит. Являлись и молодые люди с серьезными намерениями, вели себя, как следует вести в подобных случаях, а потом вдруг исчезали. Maman понимала причину такого коварства: за Верочкой не было солидного приданого, как за другими куколками. Maman жалела Верочку, которая не могла выдержать соперничества с более счастливыми куколками. Верочка знала приблизительно, что настоящего приданого за ней нет, но считала это пустяками.

После неудачного третьего сезона maman начала говорить разные «ядовитости» по адресу счастливых куколок.

— Они думают, что это на них женятся, а выходит совсем другое… да. Нынешние женихи ищут солидного приданого, вот и все. Тут будь хоть раскрасавица и разумница…

Живой меркой в этом отношении являлся собственный сын Жоржик, который, не скрывая, мечтал о богатой невесте, когда еще был на втором курсе