Чурбанов тоже встал.

– Ну, ты там это, – сказала Аги.

– Порядок, – сказал Чурбанов. – На всякий случай, теперешний телефон Чурова у тебя есть? На всякий случай.

– Пиши, – Аги вынула телефон.

– Спасибо, – Чурбанов записал, сунул руки в карманы и побежал вниз по ступенькам.

А квартир в подъезде было не пятнадцать, хотя только в пятнадцати жили. А квартир-то было шестнадцать, шестнадцать, шестнадцать, повторял сам себе Чурбанов, пробегая мимо полуосвещённых лестничных площадок, дверей обшарпанных и железных дверей, мимо окон и жёлтых квадратов в окнах, и наконец внизу он увидел эту дверь, за которой когда-то баба Валя укокошила двух коллекторов. Дверь была заколочена.

Чурбанов вышел во двор и достал телефон. Чуров взял трубку моментально.

– Привет. Это Чурбанов. Говорить можешь?

– Привет. Смотря о чём, – сказал чуровский голос задумчиво.

– О погоде, – предложил Чурбанов. – В штате Юта.

Чуров затаился там, на той стороне. Чурбанов тоже затаил дыхание. Пауза тянулась.

– Да чего о ней говорить, – сказал Чуров наконец. – Приходи, и всё. Знаешь куда?

– Знаю. Приду, – сказал Чурбанов, ликуя.

Он нажал на отбой, подтянулся, по выщербленным кирпичам забрался на полтора метра вверх, уцепился за газовую трубу и заглянул в окно бывшей баба-Валиной квартиры. И так и сяк приглядывался и присматривался то одним глазом, а то двумя, наискосок и вверх, прижимался к стеклу и отдалялся чуть, но ничего не видел, ничего не мог увидеть, кроме чёрной сырой пустоты.

За светофором Чуров разрешил Вике ехать вперёд, и Вика поехала. Байя подняла глаза и увидела, что все деревья на площади Тургенева уже опали, кроме дуба, который всё стоял и стоял сухой. И даже лиственницы пожелтели и почти опали. На асфальте дети нарисовали меловые круги. Счастливая бабушка шла навстречу своей подруге, раскинув руки для объятий. Шеф бежал рядом с Викой за деревьями.

Тёплый сумрак сгущался под фонарями. Чуров и Байя посещали магазины и покупали:

– в магазине Petshop – корм для Шефа;

– в магазине белорусских конфет – печенье к чаю и триста граммов трюфелей;

– в магазине «Спектр» – стиральный порошок для младенцев, гигиенические прокладки Extra size и три упаковки памперсов на ребёнка весом от 2 до 6 килограммов;

– в магазине «Мясо молоко» – солёный сыр, хлеб, финики, творог с изюмом, сметану и куриные сердечки.

Небо над площадью Тургенева становилось коричнево-фиолетовым, а местами чуть красноватым, как яблочное повидло. Цепочки фонарей тускло мерцали на проводах. Последние редкие листья лежали в мелких лужицах, где отражалось красное небо. Трамвайные рельсы блестели в спокойной полутьме. Не было, как говаривала мама Чурова, ни ветринки, даже самые тонкие веточки не качались.

Продавщица надела на руку пакет, захватила пригоршню скользких маленьких сердечек и вывернула пакет наизнанку. Завязала, положила на весы. Красные циферки мигнули. Байя вытащила кошелёк.

В этот момент дверь магазина, привязанная верёвкой к перилам, рванулась и захлопнулась. Покупатели оглядывались. Продавщица булочного киоска вылезла из-под прилавка и пошла возвращать дверь на место:

– Мальчишки, наверное, хулиганят.

Но чуть она открыла дверь, по магазину прошёл волной быстрый холодный воздух, и хлопья снега замелькали снаружи. Дверь, оказывается, захлопнули не хулиганы, а порывы ветра. Погода переменилась в пять минут. Снег летел почти параллельно земле. Флюгер на угловой башне вертелся быстрее, чем миксер, когда он взбивает сливки на высокой скорости.

Вика и Шеф петляли по площади Тургенева в метельной круговерти, под дубами и голыми клёнами. По земле за ними на тонком слое снежинок уже вился двойной колёсный след и третий – собачий.

– В такой ветер, – сказала Вика, подъезжая, – опасно ездить. Меня чуть на Шефа не сдуло.

Шеф встряхивался и поглядывал вокруг, а когда увидел Чурова, даже негромко гавкнул пару раз от волнения. Запах снега кружил ему голову. Меловые круги засыпало, снежные точки блестели и таяли. Вика тоже была вся в снежинках – её чёрная парка, белая шапка с пуховым шариком на конце, тёмно-синие сапоги, велик. А вот на Шефе снежные точки были не очень заметны. Шеф и сам по себе был пёстрый.

Они направились к дому. Порывы ветра усилились. Фонари мотало над головой. Заметно холодало. Снег оставлял на асфальте белые блестящие полосы, и уже вилась позёмка. Ветер так окреп, что Вика слезла с велосипеда и катила его рядом. Когда переходили канал Грибоедова, Чуров увидел, как поднялась внизу тёмная блестящая вода.

Байя шла, пригнувшись, и держала руку на животе в просвете расстёгнутой куртки.

– Тренируется, – сказала она Чурову.

Шёл третий день сорок первой недели.

Они вернулись домой. Чуров пошёл тушить куриные сердечки в сливках с куркумой. Вика завалилась на диван с телефоном. Шеф свернулся плотным клубком у батареи. Ветер гремел на крыше, завывал в скважинах, гудел в трубах и проводах. Снег валил.

Байя появилась рядом с Чуровым.

– Сердечки дотушишь, – негромко сказала Байя, – и в роддом поедем. Я такси вызвала. Пойду скажу Вике.

Когда спускались вниз на лифте, Чуров спросил Байю:

– Что ты чувствуешь?

Байя ответила:

– Я чувствую, как будто у меня внутри огромное яблоко, и оно продвигается понемногу вниз.

Чуров попытался представить внутри себя огромное яблоко. Живот отяжелел, ноги налились, потянуло к земле. Снаружи мела метель. Ветер выл, снег залеплял глаза. Прижимая к себе папку с документами и сумку с вещами, Чуров и Байя поспешили к машине.

– Если дальше так пойдёт, к утру не выехать будет, – заметил таксист, выруливая из переулка на проспект.

– Есть риск коллапса, – рассеянно согласился Чуров.

– Ну, уж сразу и коллапса, – сказал таксист, очевидно, перепутав коллапс и апокалипсис.

У роддома они выбрались из машины и, пригибаясь в метели, добрались до двери, над которой помаргивала на ветру лампа. Приёмный покой здесь был не то что маленький – крошечный: клетушка три метра на три, с лавками по периметру, решёткой на окне и густой зеленью на подоконнике. По стенам были расклеены просветительские и пролайферские плакаты. Пахло не обычным медицинским запахом дезинфекции, а чем-то специфическим, роддомовским. Приёмный покой был набит людьми. На каждой лавке сидели по трое, ещё десяток женщин, мужчин и парней стояли, протискивались туда и сюда, входили и выходили.

– Кто последний? – спросила Байя.

Никто не ответил.

– Тут не по очереди, – сказала очень бледная девушка в мокрых джинсах. Очевидно, у неё отошли воды. – Тут вызывают. Сначала в смотровую зайдите.