Тем не менее, несмотря на геройство английских моряков, Дарданелльская операция не увенчалась успехом, и оккупационные войска пробыли на галиполийском берегу почти до конца года и затем благополучно были эвакуированы. Экспедиция стоила больших жертв как людьми, так и материальных. Как потом выяснилось, в решительный день морской операции у турок уже почти не было снарядов, и, продержись союзники еще несколько дней, форты замолчали бы, а стреляли бы одни полевые пушки. Во всяком случае, экспедиция была начата противно правилам военного искусства и могла увенчаться успехом только при соблюдении принципа внезапности или при малопредприимчивом противнике.

Как выше было сказано, с нашей стороны в экспедиции принимал участие крейсер «Аскольд», который своими действиями заслужил благодарность английского адмирала.

После неудачи 18 марта союзники уведомили нас, что операции в Дарданеллах будут энергично продолжаться, и просили сделать демонстрацию у Босфора, чтобы отвлечь возможно большее число турецких сухопутных сил от Дарданелл. Мы уже изучали с оперативной частью вопрос о возможности одновременной высадки союзников у Дарданелл и нашей у Босфора, но пришли к заключению о крайней рискованности подобной операции. Мы не могли по нашим транспортным средствам высадить сразу более одного корпуса, причем высадку пришлось бы производить в бездорожной гористой местности. Предприятие могло бы удасться только в том случае, если бы наши войска заняли сразу оба берега Босфора на протяжении 10 километров и смогли бы удержаться там до подвоза нового корпуса, что могло произойти только в недельный срок от начала первой высадки войск. Кроме того, главное командование не считало возможным оторвать для этой цели более одного корпуса. С морской точки зрения операция была выполнима, но присутствие «Гёбена», о котором мы не знали, что он подорван нашими минами, все же делало ее небезопасной в смысле возможного потопления нескольких транспортов с войсками. В случае же неудачи захвата части проливов нашими войсками в кратчайший срок, т. е. в два-три дня, положение корпуса сразу сделалось бы катастрофическим, так как без удобной базы для выгрузки снабжения корпус существовать не мог.

27 марта великий князь потребовал меня к себе и сказал приблизительно следующее: «Поезжайте сегодня же в Севастополь и отвезите адмиралу это предписание изготовиться в кратчайший срок к высадке десанта у Босфора, для чего в Севастополь будет доставлен один из кавказских корпусов. На словах же под величайшим секретом скажите ему, что десанта не будет, но нужно, чтобы турки были уверены, что он состоится».

Начальник штаба, когда я пришел доложить о полученном приказании, говорил со мной таким тоном, что можно было думать, что десант дело решенное, и я уехал в некотором сомнении, все ли ему известно относительно военных операций. Что же касается до генерала Данилова, то он только лукаво ухмыльнулся и сказал:

– Ага, наконец-то и за вас всерьез взялись, – но по выражению его лица я понял, что он-то во всяком случае все знает.

Приехав в Севастополь, я сейчас же явился к адмиралу Эбергарду и вручил ему пакет с предписанием. Я наблюдал, как лицо его по мере чтения все омрачалось более и более. Тогда я, убедившись, что нас никто не может подслушать, сообщил ему слова великого князя, и он вдруг сразу расцвел. Мы уговорились, что экспедиция будет подготавливаться без особой секретности, но и без широкой огласки, чтобы не переборщить и не заставить турок догадаться о простой демонстрации, но, конечно, шуму создалось с излишком. Св. Синод даже прислал епископа на должность судового священника на корабль «Ростислав», как говорили для торжественного освящения храма Св. Софии.

Адмирал Эбергард послал своих радиотелеграфистов – офицеров к адмиралу де Робеку,[149] командующему английскими морскими силами, действовавшими против Дарданелл, чтобы завязать прямые телеграфные сношения. Транспортная флотилия приготовилась к приему войск, и Кавказский пластунский корпус по железной дороге был доставлен в Севастополь, где и разместился частью в казармах, частью бивуаком. Вообще личный состав был убежден, что дело предстоит нешуточное, и, конечно, турки обо всех приготовлениях были осведомлены через свою агентуру.

12 апреля наша эскадра появилась впервые непосредственно перед Босфором и начала бомбардировку фортов. Турецкие батареи отвечали, но их снаряды не долетали до наших судов.

19 апреля состоялась вторая бомбардировка, и на форте Эльсам взорвался пороховой погреб, давший очень эффектный взрыв, погубивший, как потом выяснилось, много народу. На другой день бомбардировка продолжалась целый день. Наши миноносцы под вечер подошли к самому Босфору и уничтожили несколько парусных судов. Гидроавионы, которых мы, к сожалению, имели очень мало, бросали бомбы на арсенал, на мост в Золотом Роге и на некоторые правительственные здания, что вместе с слышными в городе залпами наших орудий вызвало сильную панику в населении Константинополя.

25 апреля в Черном море снова показался три месяца отсутствовавший «Гёбен». Эскадра вышла его искать, но не нашла и отправилась к Зонгулдаку, где огнем были потоплены три парохода, грузившиеся углем. 27 апреля эскадра подошла к Босфору. «Три Святителя» и «Пантелеймон» начали бомбардировку фортов, а «Евстафий» и «Златоуст» держались в море в виде поддержки и увидели «Гёбен», подходивший с востока. Сейчас же начался бой, который продолжался полчаса, пока не подошли и не открыли огонь корабли, бомбардировавшие Босфор, и тогда «Гёбен» сейчас же повернул снова на восток и быстро удалился из сферы огня. Наши суда не получили ни одного попадания, а, по донесению нашей агентуры, «Гёбен» получил четыре пробоины и израсходовал 200 снарядов крупного калибра.

На этих операциях мы и покончили с содействием нашим союзникам. Дело пошло в затяжку, и скоро стало ясно, что спешить с этим делом некуда. Очень скоро и десантный корпус был взят на Западный фронт, так что на Кавказе стали говорить, что генерал Данилов нарочно устроил всю историю с десантом, чтобы утянуть с Кавказа пластунский корпус.

За время своей последней поездки в Севастополь я с удовольствием заметил перемену настроения в городе. В начале войны все обыватели ходили с опущенными носами, а дамы – жены офицеров толпами собирались на приморском бульваре и следили за сигналами с адмиральского корабля. Они выучили великолепно наизусть все сигналы флагами, касающиеся стоянки эскадры в порту, и если поднимался утром сигнал быть в 12-часовой готовности, то это означало, что муж съедет на берег, и все лица расцветали, а если в 2-часовой, то омрачались, а наиболее слабонервные начинали плакать и ругательски ругать начальство. Среди офицеров также были нелюбители морских прогулок, и про них говорили, что они заболели новой севастопольской болезнью «гёбенит» в острой форме.