Вернувшись в Россию, Николай Оттович вступил в командование 20-м экипажем и во время беспорядков в Кронштадте один из немногих сумел удержать экипаж в повиновении.

В 1906 году он был назначен начальником минной дивизии, и с этого времени можно считать, что русский флот начал свое возрождение. Вокруг молодого и популярного адмирала сгруппировались все, что было талантливого в строевом флоте. Он приучил своих командиров ходить по шхерам без лоцманов и сумел отстоять перед начальством отмену правила, которым командиры отдавались под суд за малейшие аварии их судов. Живой и беспокойный, он всегда и везде поспевал и не давал никому напиться. Я при нем командовал миноносцем два года, начиная с его вступления в должность, и живо помню, что из себя представляли эти корабли вначале и потом. Вначале считалось доблестью управлять миноносцем как большим, чуть ли не на буксире входя в гавань. Адмирал Эссен смотрел на миноносцы как на шлюпки, несмотря на то, что они уже тогда доходили до 700 тонн водоизмещения. Спустя год после начала его командования миноносцы целыми дивизионами входили, почти не уменьшая хода, в гавань и там одновременно швартовались к стенам и также одновременно выходили из гавани, причем сильно доставалось опоздавшему. На маневр, требовавший ранее часа и более, теперь выходило десять минут. Личный состав, ранее смотревший на съемку с якоря как на событие, чувствовал себя, по выражению адмирала Макарова, «в море – значит дома». Я сам помню, что, когда командовал миноносцем «Гремящий», у меня был такой месяц, когда в вахтенном журнале была записана съемка с якоря 35 раз.

В 1908 году адмирал Эссен был назначен начальником морских сил и мог еще более расширить свою деятельность по подготовке флота к войне. Это был наиболее блестящий период в русском возрождении флота, несмотря на его еще слабые материальные средства, когда два наиболее талантливых начальника, кстати сказать, недолюбливавших друг друга, адмирал Григорович на берегу и адмирал Эссен на море, работали над его созиданием материальным и духовным.

Адмирал Эссен умер, но память о нем не умрет. Она будет жить до тех пор, пока будет существовать русский флот, т. е. Россия.

Тем временем в Черном море операции шли своим чередом. В начале марта при содействии броненосца «Ростислав», бомбардировавшего тылы турецких позиций, была нашими войсками занята операционная база левого фланга турецкой армии – порт Хопа. К 1 апреля число уничтоженных турецких пароходов дошло до 38 и до 200 парусных судов. 24 марта турецкие крейсера «Гамидие» и «Меджидие» в сопровождении двух миноносцев вошли в Одесский залив, вероятно, с целью бомбардирования города, но «Меджидие» попал на наши заграждения и потонул на небольшой глубине. Команда была спасена другим крейсером и миноносцами, которые поспешно ушли. «Меджидие» вскоре был поднят нами, отремонтирован и вступил в строй под именем «Прут».

5 мая наши миноносцы произвели большой налет на весь угольный район, причем уничтожили 4 парохода, 2 буксира и 20 парусных судов. Это показывает, как велика была нужда в топливе в столице Турции. В последнее время турки стали применять перевозки угля на баржах, буксируемых маленькими пароходами, потому что, идя под самым берегом, они были мало заметны, но погода не всегда позволяла этот способ передвижения.

7 мая морской десант был высажен нами в бухте Эрегли. Турецкий гарнизон оказал сопротивление, но был отброшен огнем с миноносцев, и наши подрывные партии разрушили декавильку[156] и краны для быстрой погрузки угля. Мы потеряли всего трех человек ранеными. 18-го большой турецкий пароход, преследуемый нашим миноносцем, был вынужден выброситься на берег и был взорван миной. В этот день германское радио оповестило весь мир, что наш броненосец «Пантелеймон» погиб вблизи Босфора вместе со всем своим экипажем, хотя «Пантелеймон» и все другие корабли спокойно стояли в это время на якоре в Севастополе.

30 мая ночью миноносцы «Гневный» и «Дерзкий» предприняли поиск к Босфору. Ночь была темная, и они встретились с «Бреслау» почти вплотную. «Бреслау» зажег прожектор и открыл огонь по «Гневному», причем сразу попал ему в машину и тем поставил в беспомощное положение, но в это время «Дерзкий» зашел «Бреслау» под корму и открыл почти в упор огонь из своих орудий. Кормовые пушки «Бреслау» были сейчас же сбиты. Он пробовал развернуться бортом, но «Дерзкий» маневрировал так, чтобы держаться у него под кормой, и вел самый интенсивный огонь, вследствие чего «Бреслау» был вынужден потушить прожектор и скрыться в темноте. «Дерзкий» искал всю ночь «Гневного» и нашел его только утром, все в том же беспомощном состоянии, взял на буксир и привел благополучно в Севастополь. На «Гневном» были ранены один офицер и шесть матросов, а на «Бреслау», как потом оказалось, убит командир и 12 матросов, а ранено 40.

В иностранных морях весной 1915 года не произошло ничего особенного. Немцы вели подводную блокаду Англии и Франции, и по мере увеличения числа немецких подводных лодок ежемесячно подсчитываемый тоннаж погибших судов все увеличивался. В особенности много шума вызвало потопление без предупреждения двух больших пассажирских пароходов «Лузитания» и «Арабик». На первом погибло более 1100 пассажиров. А на втором около двухсот. Это вопиющее преступление вызвало такой взрыв негодования в Соединенных Штатах, что объявление войны с их стороны висело на волоске, и Германия была вынуждена объявить, что впредь пассажирские пароходы без предупреждения не будут обстреливаться минами.

Лето 1915 года можно охарактеризовать как период генерального отступления нашей армии на всем фронте. Назначались рубежи, которые войска должны были удерживать, но армия уже приобрела инерцию и остановить ее не было возможности. Вступление в коалицию Италии нисколько не облегчило наш фронт, так как австрийцы взяли против нее войска главным образом с Сербского фронта, а союзники собрались нам помочь тогда, когда немцы уже дошли до намеченного ими рубежа.

В это тяжелое время особенно давали себя чувствовать три бича. Первый – это необычайно разросшееся дезертирство и добровольная сдача в плен. За период нашего отступления мы потеряли пленными, по мнению компетентных лиц, свыше миллиона человек, причем 25 процентов от этого числа приходится на сдавшихся добровольно. Вероятно, почти такое же количество было и дезертиров. Мне самому пришлось наблюдать толпы солдат на железнодорожных станциях, расположившихся как у себя дома. Когда я спросил начальника станции, что это за люди, он мне откровенно сказал, что это дезертиры, которые боятся ехать домой, чтобы их там не арестовали, и они проводят время, кочуя с одной станции на другую. С вопросом о дезертирах удалось справиться только после стабилизации нашего фронта, когда благодаря принятым строгим мерам станции быстро опустели.

Второй бич была эвакуация. Она носила крайне беспорядочный характер. Можно было заключить одно. Или директивы относительно эвакуации не носили достаточно полного характера, или они не выполнялись. Эвакуировалась масса частной мебели и ненужных предметов, а военные склады сжигались, так как их отправлять не успевали. Залежи и пробки образовались на всех главных узлах, и такое положение продолжалось месяцами. Не было указаний, куда что эвакуировать, и потому нужные вещи завозились чуть что не в Сибирь. Еще хуже дело обстояло с эвакуацией беженцев и скота. С вопросом об эвакуации живого материала были все время колебания.