Главное значение рейда Гамалия не в разведке. Весна шестнадцатого года была тяжелым временем для русской армии. За полтора года войны армия устала, а тыл находился в состоянии депрессии. Весть об успешном рейде Гамалия – о соединении передового отряда нашей армии в Персии с союзной английской армией в Месопотамии облетела в несколько дней весь мир. Обе армии – русская и английская, как и обе нации, в то время спаянные общими интересами, в маленьком военном эпизоде ярко почувствовали и осознали взаимную связь и единство общесоюзного против германо-турок фронта. Радовались наши войска в Персии, а английские в Месопотамии, что недалеко от них есть друзья, которые борются за общее дело. Радовались в Тифлисе и гордились, что этот подвиг дружеского рукопожатия через горы и дебри Луристана совершен казаками кавказской армии. Радовались по всей России, что в конце двух лет войны еще не иссякла доблесть русского воина и что он продолжает творить чудеса. Радовались и в Петрограде, так как успешный рейд Гамалия давал возможность напомнить англичанам, что общность союзных интересов заставляет их быть более внимательными к нуждам России в войне.

Гамалий и все казаки были награждены Георгиевскими крестами. Первую сотню Уманского полка прозвали Георгиевской сотней.

Уже в начале июня, как говорит официальный документ[38], турки, оправившись от нашего удара под Ханекеном, с превосходными во много крат силами в своей пехоте и артиллерии над малочисленным нашим отрядом, перешли в энергичное наступление. Отход нашей горсти кавказских войск при таком превосходстве противника в силах в гористой местности, столь благоприятной для обходов, которыми турки стремились все время окружать нас, или по крайней мере отрезать от Керманшах-Хамаданской дороги пути нашего отхода, в особенно знойные июнь и июль месяцы являлся делом чрезвычайно трудным. Для характеристики тех неимоверно тяжелых условий боевой обстановки, в которой приходилось действовать при этом отходе частям нашего корпуса, достаточно привести пример боев 26–28 июля, которые пришлось вести кавалерийскому корпусу на небывалом фронте, около двухсот верст протяжением, в чрезвычайно гористой и пересеченной местности. Этот пример – небывалый в военной истории… Упорно обороняясь, шаг за шагом наносили противнику своим ружейным, пулеметным, а в особенности артиллерийским огнем наших доблестных батарей громадные потери на протяжении от Ханекена до Хамадана, и заставили противника пройти этот путь в течение почти двух месяцев.

Этот поход по Багдадскому направлению до Ханекена, а в особенности геройский отход, при вышеуказанных тяжких условиях, составляют несомненный подвиг. Все величие этого подвига, этих трудов и лишений наших русских солдат и казаков вообще, а кавказских в частности, совершенных не только в интересах нашего Кавказского фронта, но и во имя взаимной поддержки и выручки наших союзников, английских войск Месопотамской армии, особенно стало мне ясно теперь, когда при возвращении из Багдада пришлось увидать, в каких удобных условиях производятся в английской армии походные движения войсковыми частями и снабжение их всем необходимым на походе и в бою – жизненными и боевыми припасами. У наших союзников, прекрасно в техническом смысле оборудованных, и пехота движется, и все везется на автомобилях, а у нас все походные движения в пехоте совершались древним способом, т. е. «на своих двоих», а снабжение на всех видах ветхозаветных перевозочных средств – на верблюдах, катерах и осликах… Причем одна пара сапог у солдат изнашивалась до Казвина, другой пары хватало до Хамадана, а дальше до Керманшаха нужна была третья, и до Ханекена четвертая…

Таков язык приказа по войскам. Есть, однако, неточности. Пара сапог действительно изнашивалась до Казвина, но другая пара не могла «хватить до Хамадана», так как до Керманшаха, Ханекена и далее, и обратно, солдат и казак обходились первой и единственной парой. Настоящего снабжения не было. Этих сапог не присылали из Тифлиса, а если и присылали, то такое ничтожное количество, что оно не могло удовлетворить всей нужды. Так было не только с сапогами. Белье и обмундирование имелось в очень ограниченном количестве. Оно приходило из России с большим опозданием. Когда нужда миновала. Полушубки – в марте, валенки – в апреле вместо октября, летние гимнастерки и козырьки от солнца – осенью. Экономическое истощение России и расстройство хозяйства, конечно, главная причина этих недостатков снабжения, но какое дело голодной и раздетой армии до этих глубоких причин? Войска негодовали. Негодовали и мы – представители общественных организаций. Офицеры говорили громко:

– Тифлис издевается над нами, и посылали проклятия тылу.

Солдат и казак терпели и молча в сердце своем накопляли злобу против тыла, генералов, виновников войны – всех вообще.

Тыл, как всегда, в этой войне забывал о фронте, а старый способ – «сношения, отношения и телеграммы» – не достигал цели. Баратов, еще при формировании корпуса, и все время по прибытии в Персию настойчиво заботился о широком и своевременном обеспечении войск, но… безрезультатно. На телеграммы просто не отвечали. Тифлис присылал так мало, что сапог, одежды и белья едва хватало для войск на главной операционной линии, да и то не для всех. Фланги, заброшенные в горах этапы, а иногда и удаленные передовые позиции обслуживали себя сами. Это уже не по вине аппарата снабжения корпуса. Наоборот, судьбе угодно было, чтобы в самое трудное для нас время во главе снабжения стояли такие энергичные люди, как полковники Раздорский и Даниельсон, но их энергия легче преодолевала огромные расстояния, климат и бездорожье Персии, чем тыл и Тифлис.

Героически перенося жажду и зной, войска подходили к Керинду и Керманшаху сильно поредевшими, так как из рядов их многие были вырваны малярией, остро-желудочными заболеваниями, солнечными ударами и тепловыми перегреваниями.

* * *

Узкой лентой по пыльной дороге, медленно в гору поднимается сотня Запорожского казачьего полка. Сотня уже не сотня, а так, наполовину осталась. Понуро идут кони. Из казаков редко кто сидит верхом; все больше идут пешком, тут же рядом с конями. Жалеют их больше себя. Впереди и позади на несколько верст растянулся полк, а в полку-то осталось всего шашек четыреста. Кого потеряли в бою, а то все больше больные. Много отсталых. Лица у казаков темные и сухие. Час дня. Жара предельная. В теле такая усталость, что недавно еще ощущал горячие кости в себе; не мог ни идти, ни на коне сидеть, а теперь вот легко, ни ног, ничего не чувствуешь… Как ни странно, а слышится смех. Кто смеется? И что может вызвать нелепый смех? Два казака едут рядом. На скалу выползла огромная толстая ящерица. Не меньше аршина. Она медленно спускается по отвесной скале и, иногда останавливаясь, смотрит на дорогу и на необыкновенное на ней оживление.

– Грицай, смотри, гадюка!

– Ух, да и проклятая ж! Здоровая!

Казак прицелился из винтовки. Бац!.. Мимо… Другой раз… Бац!. мимо. Третий, тоже мимо…

– Да это ж сам сатана, тикай, Грицай, – и, галопом обгоняя людей и обозы на удивление всем, два кубанца скачут вперед по пыльной дороге… Потом останавливаются и смотрят друг на друга: что это было? Всерьез или в шутку?