А сейчас – лирическое отступление.

Вот ведь, мой любезный читатель, как устроено содержание русского человека. Вполне себе жизненно совместившись со средой, человек живет себе и живет, не чувствуя, что ему чего-то остро, до обвала кишок не хватает. И неважно, кто он в этой жизни: обжитой в среде успешный семьянин; влачащий себя к красному диплому студент МИФИ; не мечтающий в поколениях плугарь или какой-нибудь филолог, погрязший в комментариях к шестьдесят второму тому примечаний к пятой главе Большой Эдды.

Рано или поздно в каждом из них ПРОСЫПАЕТСЯ. Поначалу все происходит в рамках легкого недоумения в смысле «для чего». И начинаются недоразвитые брожения в смысле «а зачем вот это вот “для чего”». И человек попадет в заколдованный круг. Он сам не понимает, что с ним происходит. Более того, он не понимает, что в нем что-то происходит. Он только чувствует. То, чего раньше не чувствовал. И объяснить себе он это не может, потому что не видит в себе аналогов этому самому чувствованию. А как он может увидеть эти аналоги, если их в нем раньше и не было. И вот он уже несет ложку с рассольником в левое ухо, что не укладывается в рамки обыденного прагматизма. Или не садится в метро, ожидая появления лиц пожилого возраста, пассажиров с детьми и инвалидов. Или ни с того ни с сего начинает оказывать эротическое внимание жене, с которой прожил в беспорочном браке двадцать шесть лет. Или, самое страшное, идет на какой-либо митинг, на котором начинает орать какие-то лозунги, смысл которых ему абсолютно неизвестен. И даже отмудоханный омоновцами, не получает успокоения в душе. И вот тогда, в какой-то неясный день и час, он обнаруживает себя едущим в плацкартном вагоне не шибко скорого поезда в Замудонск-Большеградский, о котором он доселе не то чтобы не слышал, а просто был уверен, что такового не существует, выпивает с какими-то людьми, выходит с этими людьми из поезда в Замудонск-Большеградском, выпивает с ними по паре пива в станционном буфете, садится на этот же поезд, но уже в обратную сторону, и возвращается домой удовлетворенный. Но не вполне. Не вполне…

Другие бросают все и уезжают с концами в какую-то полуэкзотику, беспрестанно рожают детей, которые растут, смотрят на океан и каждую ночь размышляют о переезде в уже совершенную экзотику. В дикую таежную Россию.

Третьи бросают ухоженную жизнь, такую же ухоженную жену, очаровательных талантливых детей и лет через двадцать упокаиваются под крестом в дикой таежной России, о которой размышляет предыдущая категория русских, и на могиле их, раскинув руки, лежит никому неизвестная глухонемая горбунья.

И все эти категории русских людей объединяет одно чувство. И называется оно одним русским словом «НАСТОПИ*ДЕЛО». И каждый русский носит его в себе, мучается его смыслом, большей частью не находя, и уходит в неуверенности, что и там, в продолжении пути, ему не будет покоя, и там через какие-то годы или века его настигнет то же самое «НАСТОПИ*ДЕЛО».

Но это еще не самое тяжкое «НАСТОПИ*ДЕЛО», когда человек в целях выпрыга из этого состояния предпринимает какое-то осмысленное поползновение, куда-то чешет, пилит, хиляет. Самое страшное, когда он всю свою не слишком долгую жизнь колупается в этом вязком состоянии, не то чтобы мучаясь им, а какой-то частью своего естества ощущая что-то не то, чтобы… а вот это не могу передать вам словами, сударь мой, ибо беден русский язык для моих чувствий… а вот англичанин, тот всенепременно нашел бы, что по сему поводу изъяснить… а мы-с – нация в каком-то неосязательном смысле неполноценная и доступно нам не бороздить моря и океаны, а перекидываться здесь в штос да поглядывать, питая самые фривольные, низменного характера намеки на мамзель Аретту, дочку почтмейстера Франклина, и все-с одно сплошное язычество… и только при самом окончании конца увидеть всю пустейшую пустоту своего семидесятилетнего или сколько там влачения и завыть воем… а окружающий близкий родственный люд будет перешептываться: вот ведь как мучается Джейсон съедает его болезнь вон гляньте Фред Асторович тело под простынями почти и не виднеется одна видимость хе-хе простите за невместный каламбурец а пойдемте-ка по рюмашке я как врач вам говорю что пятнадцать а то и двадцать минут НАМ осталось хе-хе простите за невольное бонмо, но так вот она жизнь устроилась что мы простите за некое ерничество в разных смыслах выпьем ЗА НЕГО… Хе-хе. А Джейсон или Иван Ильич слушал эти слова и выл, выл, выл, поняв, насколько все «НАСТОПИ*ДЕЛО», и понимая, что свет, который он увидел впереди, ничего, кроме будущего бесконечного «НАСТОПИ*ДЕЛО», ему не светит. Простите теперь меня за невольный каламбур. Потому что ничегошеньки он не сделал, чтобы вырваться из этого, надоело повторять, а самое паскудное, что только ощущал в себе потребность в каком-то свершении и ничего не сделал, чтобы это самое свершение свершить. Ох народ мой, народ, живут в нас с тобой и борются из века в век два порыва: «А-а-а, бля!» и «А х…й с ним…» И никогда нам не понять, когда – что? Потому и… Недаром америкосы назвали аттракцион «Русские горки». Когда под одним фраком «Я помню чудное мгновенье» и «Вчера с Божьей помощью вы…б Анну Керн». И тут же заяц и дуэль. И проч., и проч., и проч. А потому, милые мои читатели, это и есть странничество. Вне себя, внутри себя, рядом с собой. И мыслю я сам с собой. В этом странничестве и заключена экзистенция русского народа. Метания, сомнения, любовь и ненависть. Сомнения в метаниях, ненависть к любимым. Надо только понять это, а если быть точным, почувствовать, и тогда слегка отстраниться от себя и понять, что тот чувак, который там, наверху, положил нам это, и не гневаться на Него, и не взывать: «За что, Господи?» Потому что и гнев наш не утишится, и ответа мы не дождемся, да и не нужен он нам. Потому что, получив ответ, в жизни нашей не останется вопросов. А без вопросов народное существование обезынтересится… Потому что зачем, если ответ на «зачем» известен. Любая мысль станет бессмысленной, если конец ее известен сначала… Так что до истечения времен придется русскому народу каждый Божий день, испив кофию, чаю или пива, отправляться в путь. В вечное, не имеющее земного завершения странствие.

И вот три наших героя (два постоянных, а один приблудившийся по ходу повествования) неведомыми путями за ночь переместились с борта атомной подводной лодки «Владимиру Ильичу на память» на склон Авачинской сопки в компании почищенной воблы, бутылки спирта, ручья в пяти метрах от их лежбища и полной невозможности осуществить логическую последовательность спирт – вода – почищенная вобла. Как?! Керт на какое-то мгновение даже подумал, что в ответе на этот вопрос и заключается тот самый ответ на вопрос вопросов. Он даже сбегал в область дискурсивного мышления, в коем зачастую ответ заключается в правильно поставленном вопросе. Но по краткому размышлению (дискурсивному, разумеется) из побега возвратился. Потому что ответ находился не в плоскости мышления, а в области что ни на есть практики. После безумной идеи рыть канал от спирта к ручью, предложенной Михаилом Федоровичем, Герой-кавторанг предложил рыть от ручья к спирту. Но проблема-то как раз и состояла в том, как добраться до этого поганого (поганого в моральном смысле) ручья. Керт, лежа на спине в позе домашнего пса, ожидающего, чтобы ему почесали брюхо, предложил сползать к ручью со всеми припасами. Старшие, насколько это возможно, повернули к нему головы и, насколько это возможно, синхронно проговорили:

– Маресьев хренов…