— Это может задеть его чувства.

— Они и так задеты.

Симонетта повернулась к Никколо и попросила его принести ей леденцов. Когда мальчик отошел, она продолжала:

— Ревность Сандро сегодня взяла верх над его самообладанием. Он выпил слишком много и допрашивал меня, как муж. Завтра, думаю, он опомнится и будет каяться. Но сегодня он сам не свой.

— Он думает, что…

Симонетта взглянула на него.

— Да, он думает, что у нас с тобой связь.

— Но каким образом?..

— Быть может, Нери наговорил ему что-нибудь, он это любит.

Вернулся Никколо с конфетами.

— Идем? — спросила Симонетта, и они вышли.

Слуги с шандалами вели их сквозь залы. В гулкой тьме был слышен тихий, измученный голос Сандро:

— Симонетта! Симонетта…

Когда человек сотворяет в воображении своем некий материальный предмет, то предмет сей обретает реальное существование.

Альмагест

Сосредоточась на мыслях, взлетишь;

сосредоточась на желаниях, упадешь.

«Тайна золотого цветка»

Ты увидишь себя падающим с великих высот…

Леонардо да Винчи

Можно было подумать, что Великая Птица уже взлетела, что она парит в дымке утреннего воздуха, как огромная, небывалых размеров птица колибри. Эта химерическая тварь свисала с высокого аттического потолка Леонардовой студии в мастерской Верроккьо: причудливый аппарат, снабженный рукоятками ручного управления, петлями из хорошо выдубленной кожи, педалями, воротом, веслами и седлом. Большие ребристые крылья из тростника, пергамента и накрахмаленной тафты были выкрашены в цвета Медичи — ярко-красный и золотой, ибо именно Медичи будет присутствовать при первом полете. Как писал Леонардо в своей записной книжке: «Помни, что птица твоя должна подражать не иному чему, как летучей мыши, на том основании, что ее перепонки образуют арматуру или, вернее, связь между арматурами, то есть главную часть крыльев. И если бы ты подражал крыльям пернатых, то знай, что у них, из-за того что они сквозные, — более мощные кости и сухожилия, то есть перья их друг с другом не соединены и сквозь них проходит воздух. А летучей мыши помогает перепонка, которая соединяет целое и которая не сквозная». Он писал заметки справа налево зеркальным шрифтом своего изобретения — ему не хотелось, чтобы у него крали идеи.

Хоть он и сидел перед холстом, на котором писал Мадонну, и глаза его жгло от испарений лака, льняного масла и первосортного скипидара, Леонардо тревожно поглядывал вверх, на свое изобретение. Оно заполняло всю верхнюю часть комнаты, потому что размах его крыльев был свыше двадцати пяти пядей.

В течение последних нескольких дней Леонардо пребывал в уверенности, что с его Великой Птицей что-то не так, однако не мог понять, что именно. Не мог он и толком спать: ему снились кошмары из-за мрачных предчувствий, связанных с летающей машиной, которой предстояло через десять дней слететь с вершины горы. Кошмар был всегда один и тот же: он падает с огромной высоты — без крыльев, без сбруи — в пустоту сияющей бездны, а над ним, возносясь на головокружительную высоту, вздымаются знакомые, озаренные солнцем холмы и горы Винчи.

Он оторвался от машины, чтобы в утренние часы поработать над небольшим изображением Мадонны для Лоренцо: Первый Гражданин заказал ее в подарок Симонетте. Они, конечно же, хотели бы видеть, как подвигается картина, особенно Симонетта. Леонардо говорил ей, что полотно близко к завершению, — ложь, разумеется, потому что он был слишком занят Великой Птицей, чтобы завершать начатое.

В дверь знакомо постучали: два едва слышных удара, затем один громкий.

— Входи, Андреа, не тяни кота за хвост, — отозвался Леонардо, не вставая из-за холста.

Верроккьо ввалился в комнату вместе со своим старшим подмастерьем Франческо ди Симоне, кряжистым полнолицым человеком средних лет, чье мускулистое тело только-только начало обрастать жирком. Франческо нес серебряный поднос, на котором были холодное мясо, фрукты и две кружки молока. Он поставил поднос на стол рядом с Леонардо. Верроккьо и Франческо трудились уже с раннего утра, об этом говорила гипсовая и мраморная пыль, которая покрывала их лица и сыпалась с одежды. Оба были небриты и в рабочем платье, хотя то, что носил Верроккьо, больше напоминало рясу. Леонардо частенько гадал, уж не считает ли себя Верроккьо в искусстве чем-то вроде священнослужителя.

— Ну, по крайней мере, ты не спишь, — сказал Андреа Леонардо, оценивающе глядя на полотно в работе. А потом вдруг хлопнул в ладоши, да так сильно, что Никколо, спавший сладким сном на тюфяке рядом с постелью Леонардо, с криком проснулся. Андреа крякнул и сказал: — Доброго утра, юный господин. Быть может, мне стоило бы попросить другого своего ученика давать тебе побольше работы, чтобы ты бывал занят по утрам.

— Извините, мастер Андреа, но мы с маэстро Леонардо проработали почти всю ночь.

Никколо сбросил красный шерстяной ночной колпак и торопливо натягивал одежду, что лежала на полу возле тюфяка.

— Ах, так он теперь уже маэстро Леонардо? — добродушно уточнил Андреа. — Слушай, Никколо, не присоединишься ли ты к моему доброму другу Франческо? Я уверен, у него найдется для тебя много поручений.

Андреа подмигнул Франческо. Никколо, похоже, это предложение вовсе не пришлось по вкусу. Лицо его заливала краска.

— В чем дело, Никколо? — спросил Леонардо.

— Вчера, когда ты выходил в город, мы посылали твоего ученика по одному делу. Когда ты был новичком, по тому же адресу отправляли и тебя.

Леонардо улыбнулся: он вспомнил, о чем идет речь. Когда он впервые пришел в мастерскую Верроккьо, ему было велено сходить на виа Торнабуони к одному торговцу красками и принести совершенно особенную картину — она была разрезана на кусочки.

— Это проделали и с тобой, Леонардо? — спросил Никколо; он все еще стоял рядом с тюфяком, словно стыдясь сделать хоть шаг.

— Но твой мастер успешно собрал все, за чем его посылали, — сказал Франческо. — А вот ты, юноша, возвратился ни с чем.

— Разве это возможно? — спросил Никколо у Леонардо.

— Давай, Леонардо, расскажи ему, — сказал Андреа, — а заодно позавтракайте. Сегодня я доволен — у меня новости.

— И какие же? — поинтересовался Леонардо.

— Сперва расскажи Никколо свою историю.

— Меня ждет работа, — сказал Франческо, — для одного дня я достаточно напраздновался. Надо глянуть, как идут дела в студии, а внизу сидят пятнадцать ученичков и бездельничают напропалую.

— Ты должен научиться отдыхать, когда мастер приказывает, — заметил Андреа.

— Я хочу видеть лица своего семейства хотя бы раз в сутки, Андреа, — ответил Франческо. — А вот ты сегодня будешь работать за полночь, или я не знаю тебя?