В том, что все это было неспроста, я не сомневался, поэтому набрался терпения в надежде на то, что когда-нибудь все же дождусь от нее откровения. Эти дрожащие уста не всегда будут оставаться сомкнутыми, тайна, затрагивавшая честь и счастье мисс Элеоноры, будет раскрыта этим трепетным существом, если не кем другим. И даже воспоминания о том необычном, если не сказать жестоком, обвинении, которое я случайно услышал, было недостаточно, чтобы погубить эту надежду – а именно в надежду это переросло, – поэтому я исподволь начал все меньше проводить времени в библиотеке с мистером Харвеллом и продлевать мои встречи тет-а-тет с мисс Мэри в комнате для приемов, пока невозмутимый секретарь не начал жаловаться, что часами просиживает без работы.

Но, как я говорил, дни шли, наступил следующий понедельник, а я ни на шаг не продвинулся в решении задачи, за которую взялся две недели назад. Об убийстве в доме вообще не говорили, так же как не упоминали о Ханне, хотя я заметил, что газеты не залеживались на крыльце ни секунды – и хозяйка, и слуги проявляли равный интерес к их содержанию. Мне все это казалось странным. Как будто наблюдаешь за людьми, которые едят, пьют и спят на краю вулкана, еще не остывшего после извержения и дрожащего в преддверии нового. Мне хотелось разбить это молчание, как раскалывают стекло: прокричать имя Элеоноры, чтобы оно понеслось по этим золоченым комнатам и убранным атласом вестибюлям. Но в этот понедельник я был в более-менее спокойном настроении. От посещения дома Мэри Ливенворт я ничего не ждал. Вечером того дня я входил в него с внутренним спокойствием, которого не испытывал с первого дня, когда переступил его несчастливый порог.

Однако подходя к приемной комнате, я увидел мисс Мэри, расхаживавшую туда-сюда с видом человека, который нетерпеливо дожидается чего-то или кого-то, и, преисполнившись неожиданной решительности, подошел к ней и сказал:

– Мы могли бы поговорить наедине, мисс Ливенворт?

Она резко остановилась, вспыхнула и кивнула, но вопреки обычной привычке не пригласила меня войти.

– Это не будет слишком бесцеремонным вторжением, если я войду? – спросил я.

Ее взгляд беспокойно метнулся на часы. Она, как мне показалось, хотела уйти, но вдруг сдалась и, придвинув кресло к камину, жестом пригласила меня присоединиться. Хотя мисс Мэри и старалась казаться спокойной, я чувствовал, что застал ее взволнованной как никогда прежде, что стоит только затронуть предмет, который был у меня на уме, и вся ее невозмутимость исчезнет, как тающий снег. Еще я чувствовал, что у меня есть всего несколько мгновений, чтобы сделать это, поэтому сразу заговорил о главном.

– Мисс Ливенворт, – сказал я, – навязываюсь я вам сегодня не ради удовольствия. Я пришел с просьбой.

И тут же увидел, что начал не с того.

– С просьбой ко мне? – спросила она, всем своим видом источая холод.

– Да, – продолжил я с безрассудной страстью. – Не имея возможности узнать правду иными способами, я вынужден обратиться к вам, человеку в душе благородному, за помощью, которую мы не получим во всех остальных направлениях, за словом, которое если не спасет вашу сестру, то хотя бы выведет нас на дорогу к ее спасению.

– Не понимаю, о чем вы, – возразила она, поежившись.

– Мисс Ливенворт, – промолвил я, – мне не нужно рассказывать, в каком положении находится ваша сестра. Вы, помня форму и направление вопросов, поставленных ей во время дознания, понимаете все сами без моих пояснений. Но вы можете не знать того, что, если как можно скорее не освободить ее от подозрений, которые, справедливо или нет, оказались связаны с ее именем, не заставят себя ждать последствия, и…

– Боже правый! – воскликнула она. – Вы хотите сказать, что ее…

– Могут арестовать? Да.

Это был удар. Стыд, страх и мука отобразились в каждой черте ее бледного лица.

– И все из-за этого ключа! – пробормотала мисс Мэри.

– Ключа? Откуда вы знаете о ключе?

– Откуда? – повторила она, краснея. – Не помню. Разве не вы мне рассказали?

– Нет, – ответил я.

– Тогда из газет.

– В газетах об этом не писали.

Мисс Мэри волновалась все больше и больше.

– Я думала, об этом все знают. Нет, не думала, – неожиданно призналась она в порыве стыда и раскаяния. – Я знала, что это тайна, но… О мистер Рэймонд, это сама Элеонора рассказала мне!

– Мисс Элеонора?

– Да, в тот последний вечер она была здесь. Мы встретились в гостиной.

– Что она рассказала?

– Что у нее видели ключ от библиотеки.

Мне с трудом удалось не выказать недоверие. Чтобы мисс Элеонора, зная о подозрениях сестры на свой счет, сообщила ей о факте, который эти подозрения только усилил бы? Я не мог в это поверить.

– Но вы знали об этом? – продолжила мисс Мэри. – Я не сказала ничего лишнего?

– Нет, – сказал я, – и, мисс Ливенворт, именно это делает положение вашей сестры особенно опасным. Этот факт, если его не объяснить, навсегда запятнает ее имя; это косвенная улика, которую не изгладит никакая софистика и не сотрет никакое опровержение. Только до сих пор не запятнанная репутация и усилия того, кто вопреки обстоятельствам верит в ее невиновность, до сих пор спасают мисс Элеонору от когтей правосудия. Этот ключ и молчание, которое она хранит на его счет, постепенно затягивают ее в яму, и вскоре даже величайших усилий ее друзей будет недостаточно, чтобы ее вытащить оттуда.

– И вы говорите мне…

– Что вы можете пожалеть несчастную, которая не жалеет сама себя, и что, дав объяснение кое-каким обстоятельствам, которые наверняка не являются тайной для вас, вы можете помочь прогнать нависшую над сестрой ужасную тень, которая угрожает сокрушить ее.

– И вы полагаете, сэр, – вскричала она, с гневным видом поворачиваясь ко мне, – что я знаю об этом деле больше, чем вы? Что я рассказала еще не все, что мне известно об этой ужасной трагедии, которая превратила наш дом в пустыню, а нашу жизнь в кромешный ад? На меня тоже пало подозрение, если вы обвиняете меня в моем собственном доме…

– Мисс Ливенворт, – прервал ее я, – успокойтесь. Я ни в чем вас не обвиняю. Я лишь хочу, чтобы вы объяснили мне причины преступного молчания вашей сестры. Вы наверняка знаете их. Вы ее сестра, хоть и двоюродная, вы все эти годы каждый день были рядом и должны знать, ради кого или чего она запечатала уста и скрывает факты, которые, будь они обнародованы, могли бы привести к истинному преступнику… Если, конечно, вы считаете свою сестру невиновной, как утверждали до сих пор.

Она не ответила, тогда я поднялся и встал перед ней.

– Мисс Ливенворт, вы считаете двоюродную сестру невиновной в этом преступлении или нет?

– Невиновной? Элеонору? О Боже! Если бы весь мир был таким невиновным, как она!

– В таком случае, – сказал я, – вы также должны понимать, что, удерживаясь от рассказа на тему, которая должна быть объяснена обычным наблюдателям, мисс Элеонора делает это только из доброты к кому-то не такому невинному, как она.