— Нет, нет.

Язык просто не поворачивается спросить про его бывших. Это как-то жалко. Поэтому не так.

— Ты когда-нибудь любил?

В зеленых глазах мелькнуло нечто такое, что я невольно отшатнулась, мгновенно пожалев, что спросила.

И через секунду прозвучало:

— Да.

Утром снова проверяю дорожную сумку, еще раз сверилась со списком — ничего не забыла. По крайней мере, все взяла, что нужно. Пока стыл свежезаваренный кофе, все-таки решилась и вытащила из шкафа еще одно вечернее платье. Второе. Ну не надену, если повода не будет.

Вчерашний день вспоминается как дурной сон, да и не вспоминается особо. Ему тридцать пять лет, Риша! Он целую жизнь прожил, а тебя еще мама с папой не планировали. Конечно, он кого-то любил, наверняка не раз влюблялся, у него были серьезные отношения. Но какая разница?! Сейчас он со мной. И я уверена, что только со мной. А прошлое… оно у всех есть.

Сегодня я договорилась пораньше уйти из училища, отработаю, когда вернемся. Посмотрела уже погоду в Сочи — до конца недели плюс 24–26 и солнечно. От нетерпения пританцовываю у зеркала. Всего через несколько часов буду дышать свежим морским воздухом, любоваться закатом вместе с Максимом. Взгляд упал на мольберт — нет, это все пусть останется дома.

В училище реально считаю минуты, а еще целый час тут сидеть. Обязательно загляну к сестре перед конференцией. Сегодня я тоже в зале работаю, но там какой-то другой психолог будет выступать, мужчина. Надеюсь, полегче все пройдет. Но думать не хочется ни о чем, кроме нашей с Максимом поездки.

Рассеянно перебираю папки на столе, у меня их всегда много, надо разгрести перед отъездом, а то начнутся звон…

Замираю, потому что не понимаю, что вижу. Это портрет… мой портрет, но я… кто это рисовал?

В руках появилась дрожь, что-то тревожно завибрировало внутри. Больно кусаю губу, чтобы хоть как-то прийти в себя. Пальцы механически перебирают листы — снова я и опять… Но я никогда не позировала, а тут явно… И у меня никогда не было такой одежды, и волосы… Нет, больше на По похожа, чем на меня, хотя прическа… вглядываюсь в рисунок — здесь вообще короткая стрижка. Но дело не в этом. Меня никто никогда так не рисовал. Касаюсь листа, а чувствую любовь, она покалывает на кончиках пальцев, а потом обжигает. Словно защищает от чужого любопытства. Умом понимаю, что это рисунки, очень хорошие рисунки, но все равно рисунки. Всего лишь рисунки. Но внутри что-то жжет чужое. Чужая любовь и нежность.

Это не я.

Это не По.

Мысль беспощадна — с такой любовью и бережностью рисовали не меня. Я не знаю, кто это.

Я знаю, кто рисовал.

Отдергиваю руки от листов, которые каким-то потусторонним образом появились на моем рабочем столе. Да это и не важно. Я много часов просто сидела рядом и смотрела, как он рисует. Я знаю, как он смешивает краски, как штрихует карандашом, как выбирает кисти. Я знаю, как он подписывает свои картины, даже на простых набросках ставит витиеватые «ГМ».

«Многолетняя привычка, Марин».

— Красивая, правда, — сзади раздается голос, который я меньше всего ожидала сейчас услышать. Хотя я не знаю, что я вообще могу сейчас ожидать.

Оборачиваюсь, натягивая улыбку на непослушные губы.

— Привет, Инна. Что ты здесь делаешь?

— Я? Мы с Дугиным к директору приехали, вот зашла поздороваться.

Собираю листы обратно в папку, но Лукьянова шустрее. Выхватывает три листа прямо из рук.

— Инн!

— Что? Могу я, наконец, полюбоваться на оригинал? А то копия уже немного задолбала.

Прислоняется к моему столу, а я пытаюсь успокоиться. Да что вообще происходит?

— Все, кто их видел вместе, говорили, что они созданы друг для друга. Ну это и видно, даже спустя столько лет.

— Кого? — вырывается вопрос, и я тут же жалею, что спросила.

— Не будь дурой. — Она даже не пытается скрыть свое презрение. — Хотя умом ты точно не блещешь. Тупая вешалка. Ты просто на нее похожа как две капли воды, вот он и клюнул. Не отпустило его, видимо, за столько лет.

Ее слова бьют наотмашь, я оглушена, растеряна.

Оригинал и копия.

«Новая партнерша лишь замещает ту, которая была раньше. И, конечно же, безуспешно».

Дергаю головой, чтобы прогнать наваждение. Какой-то сюр, не может быть.

— Ее звали Ксения Навроцкая, единственная любовь Макса, — доносится сбоку. — Он никого никогда не любил, кроме нее. Поэтому и не женат до сих пор. И не женится никогда. Он обещал ее отцу.

Инна замолкает, отвлекается на шаги за спиной. Никогда не была так рада преподу, кем бы он ни был.

— Приве-ет, а я тут папку одну забыл. Пришел забрать свое.

Глеб!

Он ухмыляется мне в лицо, в глазах горит неприкрытая ненависть вперемешку со злорадством.

— Понравилось, а, Мариш? Какого только хлама у бати на даче не найдешь!

Глеб уже ближе подходит, а я все пытаюсь сообразить. «У бати на даче»… Павел Петрович когда-то преподавал в художественной школе у Максима, вот откуда рисунки.

Знание не облегчает, а, наоборот, придавливает еще сильнее. Я просто похожа на его первую любовь, и, видя меня, он на самом деле видит ее. Поэтому Полину заметил, а потом и меня.

— Чего молчишь, Пешка? — Глеб стоит почти вплотную, я чувствую его дыхание на своей щеке. — Думала, сама могла его заинтересовать? Просто так?

Я молчу, хочу толкнуть Голованова и вырваться отсюда, не слышать этого издевательского голоса, не видеть высокомерную и очень довольную Инну.

Но я не успеваю ничего сделать.

Никто не успевает ничего сделать.

Слышу короткий стук в дверь, и через секунду она открывается.

— Салют! — Дугин удивленно переводит взгляд с Инны на меня, а потом на Голованова. — У вас тут сходка?

— И что? Вам надо чего? — Глеб неприязненно осматривает Дениса. — Вы разве здесь работаете?

— Рот закрой, а то папа в угол поставит, если будешь взрослым хамить. — Дугин отмахивается от парня, как от надоедливой мухи. — Инна, я не понял, ты чего здесь забыла? Я не мальчик за тобой бегать. И телефон с собой носи.

Он зол, что-то еще готов высказать Лукьяновой, но сам себя обрывает. Взгляд застыл на руках Инны, руках, которые держат рисунки Максима.

— Откуда это у тебя?

Голос у Дугина холодный, даже ледяной. Куда исчез вечно ухмыляющийся саркастичный красавчик?! Я поежилась, чувствую, как рядом напрягся и Глеб.

— Что? — Инна тоже опешившая стоит. — День?

— Дуру из себя не строй! — рявкнул так, что Лукьянова отшатнулась.