– Kiitos, Raimo. Спасибо, – Танюшка поблагодарила его напоследок, и он подумал, что она благодарит за то, что помог пристроить щенка, хотя на самом деле Танюшка благодарила его за то, что он сумел разглядеть, что у нее до сих пор самая красивая мама.

Потом день погас, и, засыпая, Танюшка думала о том, что мама наконец не одна, а с Дюбелем.

Начались выходные, которые всегда перегорали быстро и в течение которых Танюшка неизменно пекла пироги с брусникой. На сей раз пирогов вышло так много, что за два дня их не успели съесть. Майка раскапризничалась, а Сергей к пирогам был по большому счету равнодушен, не считая их серьезной едой. Поэтому Танюшка решила взять пирогов с собой на работу, в одиннадцать часов в бытовке обычно пили чай. И вот с полной сумкой пирогов, которые за дорогу, естественно, немного помялись, но все равно были вполне съедобны, Танюшка подошла к проходной, и охранник по обыкновению потребовал у нее пропуск, потом заинтересованно кивнул на пухлую сумку:

– Чего несешь?

– Пироги.

– А ну покажь, – он основательно зарылся внутрь сумки: нет ли спиртного, хотя за Танюшкой вряд ли можно было этот порок подозревать. Узрев пакет с пирогами, он потерял к Танюшке всяческий интерес, однако пироги слегка помял, а один кусок даже надкусил, оправдавшись: «Мне тут без обеда сидеть или как?». Он уставился на Танюшку серыми водянистыми глазами, и мятая брусника оставила у него вокруг губ кроваво-красный след. Танюшка еще подумала: что за работа вот так сидеть дни напролет, проверяя пропуска. Здоровый вроде мужик, мог бы на стройке за троих вкалывать. И вообще, она плохо понимала, как же функционирует это самое социалистическое производство, которое так ругал Раймо, когда куда ни кинь – обнаружишь прореху, а гвозди приходится добывать вот именно что через Владимира Ильича. Главное, что Михаил Евсеевич сам это понимал, – отчего же тогда они с Раймо так люто не любили друг друга?

Перед глазами все еще стояли губы охранника, измазанные свежей брусничной кровью.

Булка подбежала к ней с прижатыми ушами и волочащимся по земле хвостом, ткнулась носом в туфлю.

– Булка, ты что?

Булка вилась возле ног, как будто что-то просила, жалобно глядела снизу вверх влажными круглыми глазами. Танюшка потрепала ее за ушами и рассказала, что Дюбель очень хорошо устроился на силикатном заводе, будет охранять дом. А потом она наконец поняла, что Болт и Гайка не выбежали к ней вместе с мамкой, а это значит, что ее догадки подтвердились. С упавшим сердцем она зашла в бытовку, где Михаил Евсеевич Круглов спокойно и деловито раздавал указания двоим рабочим на грядущий день, как будто совершенно ничего не случилось.

– А где же Болт и Гайка? – спросила Танюшка с порога, даже не поздоровавшись.

Михаил Евсеевич не ответил и даже не посмотрел в ее сторону. Тогда она спросила громче, внедрившись между рабочими:

– Где Болт и Гайка?

– Какие еще… А-а-а. Да почем я знаю! – отмахнулся от нее Михаил Евсеевич, как от назойливой мухи.

Танюшке на секунду показалось, что его руки измазаны свежей кровью, как и губы охранника.

– Нет, знаете! – настаивала Танюшка. – Вы как раз знаете. Я заметила, как вы в пятницу Булку прикармливали. Это чтобы никто ничего не заподозрил, так?

– Дак а чего случилось-то? – спросил один из рабочих.

– А этот гад их утопил, вот что!

– Уверена? – спросил рабочий.

– Уверена, он давно грозился.

– Свисти больше, – сказал Михаил Евсеевич, и по тому, как он это сказал и отвел глаза, Танюшка поняла, что так оно и есть.

Что он хладнокровно сунул щенков в ведро, сперва одного, а потом второго, и даже представила, как Гайка в агонии дрыгала лапками, а он хладнокровно держал ее за шею своей клешней, не позволяя вывернуться из смертельной хватки. И ведь самое главное, что за это его никак нельзя наказать. Наверняка в передовиках ходит старый хрыч и считается, что он еще благой поступок совершил, утопив в ведре несчастных, которых никто так и не хватился, кроме Танюшки, и которых никому не жалко.

Она плакала на скамейке возле бытовки, а рабочие курили поодаль и только посмеивались над ней: нашла, мол, кого оплакивать, щенков приблудных. Потом финны прибыли на своем микроавтобусе, и Раймо спросил: «Чего ты плачешь, Танья?», низко к ней наклонившись и погладив по голове. Танюшка рассказала о щенках, всхлипывая и путаясь в словах. Раймо с полминуты молчал, только побледнел, и лицо его изменилось, как нехорошо менялось оно, когда он говорил об афганских партизанах. Потом он зашел в бытовку. Оттуда донеслись звуки возни и какое-то мычание. Вскоре Раймо показался на пороге, держа за шиворот Михаила Евсеевича, ноги которого почти болтались в воздухе. Михаил Евсеевич пытался что-то прокричать, типа «я протестую» или просто «спасите», однако ворот фуфайки давил ему на горло, поэтому изо рта выходил почти один хрип. Оказавшись на улице, Раймо ловко закинул Михаила Евсеевича себе на шею – таким же образом, наверное, викинги волокли пленных на свой корабль. Никто и не подумал возражать или пытаться спасти инженера Круглова, только один из финнов робко заметил:

– Raimo…

Однако Раймо только рыкнул в ответ, а один из рабочих, покуривавших в сторонке, заметил:

– Финн, дак какой с него спрос…

Раймо прошествовал со своей ношей через весь двор к старому овощехранилищу, невзирая на сдавленные крики жертвы, и скрылся внутри.

А что было потом, сбивчиво рассказывали рабочие овощехранилища. Якобы Раймо направился прямиком в туалет, рванул дверь, спугнув бухгалтершу, которая как раз там сидела, а затем, схватив Михаила Евсеевича за волосы, сунул головой в унитаз и спустил воду, некоторое время удерживая его за холку. Шум воды слышали все, и все видели мокрую башку Михаила Евсеевича, когда он, отплевываясь, выходил из туалета по стеночке. Однако более того никто ничего не видел и рассказать, естественно, не мог.

Раймо вернулся на объект как ни в чем не бывало, только руки тщательно обтер в бытовке туалетной бумагой, которую финны привезли с собой. А Михаил Евсеевич до конца дня на людях не появлялся, не видели его и в бытовке.

– Что там у вас творится? – спросил Сергей с порога, вернувшись домой.

Танюшка ждала этого вопроса, хотя не думала, что слух так быстро распространится. Или не слух, а заявление о хулиганстве в овощехранилище?

– По заслугам получил старый пердун, – она ответила честно. – За то, что Болта и Гайку утопил.

– Каких Болта и Гайку?

– Щенков! Я же тебе рассказывала, что Дюбеля я успела к маме отвезти, а двоих Круглов утопил, за это Раймо его башкой окунул в унитаз.

– Утопил щенков? И все? – в голосе Сергея прорезались жесткие нотки, и Танюшка ощутила себя на допросе.

– А что, по-твоему, мало? Они живые же были, веселые!

Перед глазами у Танюшки все еще стояло видение, как Гайка дрыгает лапками, не желая умирать.