– А разговоры про усадьбу тем вечером и в самом деле велись, я это точно помню, – продолжил Глеб. – Это ведь действительно очень занимательная история.

– Занимательная. – Борейша расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. – Но все равно опасная. Девушка пошла посмотреть на колодец и попала в беду. Молодой балбес полез в трубу и тоже едва не погиб.

– Она пошла одна? – спросила Марьяна. Просто не могла не спросить.

– Одна, – Борейша кивнул. – Я еще, помнится, подумал, что такой молоденькой девочке не дело гулять ночью по саду, хотел предложить… ну, вы понимаете… – его круглое лицо пошло красными пятнами. – А потом решил, что это будет не слишком… Одним словом, передумал. И вот теперь мне кажется, что, прояви я тогда инициативу, все могло бы пойти по другому сценарию.

Марьяна смотрела на Борейшу и не верила ни единому слову. Она не верила никому из этих людей, которые могли помочь ее сестре, но предпочли остаться в стороне и принять версию о самоубийстве как данность. Как же она ненавидела их в этот момент! До слез, до зубовного скрежета…

Контролировать нахлынувшие чувства было тяжело, почти невозможно, поэтому Марьяна, извинившись, вышла из-за стола. На улице было уже темно, свежий ветер приятно холодил разгоряченное лицо, успокаивающе трещали цикады. Марьяна присела на скамейку. Из распахнутых настежь окон гостиной донеслись звуки музыки, кто-то из гостей взялся за гитару. Вечер был тихий, по-буржуйски респектабельный и оттого особенно отвратительный.

Марьяна злилась. Нет, уже не на оставшихся в доме гостей, она злилась на саму себя. Целый год прошел! Она собиралась посвятить этот год сестре, понять, как она умерла, освободиться наконец от тяжкого бремени неизвестности, а посвятила это время чужим людям. Больным детям, их матерям и отцам, брошенным на старости лет старикам. Чужим… Им она была нужна постоянно, в любое время дня и ночи. Они отнимали ее время и занимали все ее мысли. А Лена… Лена устала ждать и теперь приходит к ней в виде призрака, чтобы напомнить о данном, но так и не сдержанном обещании.

– Сбежала? – рядом сел Морган.

– Душно, – сказала Марьяна. – Разговоры эти… Надоело!

– Так давай уедем, – предложил он. – Я скажу Сотнику, он нас отмажет, что-нибудь придумает. – Или этикет не позволяет?

– К черту этикет! – Марьяна решительно встала. – Поехали!

Только оказавшись в машине Моргана, она начала приходить в себя. Не стоило так себя вести, выставлять напоказ то, что нужно прятать ото всех. Но что сделано, то сделано. Только бы Морган не стал задавать вопросов.

Он не стал, и Марьяна была ему за это очень признательна. До больницы доехали в полном молчании. Морган заглушил двигатель, обошел машину, помог Марьяне выбраться. Наверное, стоило пригласить его в дом, угостить чашкой кофе, но у нее не было сил. Кофе – это всегда разговоры, иногда даже задушевные, а она не может, не сейчас…

– Ну, еще увидимся… – Морган смотрел на нее взглядом, от которого Марьяна уже давным-давно отвыкла.

– Спасибо, – она улыбнулась. – Ты меня спас.

– Спасать прекрасных дам – мое призвание, – он тоже улыбнулся. – А от чего я тебя спас?

– Да так… – она пожала плечами. – Ну, я пойду?

Надо было сказать «я пойду!», без этой беспомощной вопросительной интонации. Хорошо, что Морган все понял правильно.

– Я провожу тебя. Только до крыльца. Видишь, вон чудище!

Чудище дремало, привязанное к старой яблоне, во сне вскидывая голову и тихо побрякивая колокольчиком.

– Это не чудище, это Звездочка, – Марьяна коснулась его руки, всего на мгновение, на долю секунды. – Но все равно спасибо. Спокойной ночи, Морган.

– Спокойной ночи, Марьяна.

Флигель встретил ее тишиной и запахом черешни. Надо бы сварить варенье, да вот только когда? Да и зачем? Она не ест варенье. Не включая в комнате свет, Марьяна подошла к открытому окну, уперлась руками в подоконник. Снаружи очень громко для полуночной тишины взревел мотор, свет фар разворачивающегося джипа мазнул по стене флигеля. Марьяна отпрянула от окна, обхватила себя руками за плечи. Пусть бы остался, пусть бы передумал, принял по-мужски твердое и нахальное решение. Она сварила бы им кофе, может быть, развела бы огонь в камине. У нее есть бутылка хорошего вина, Морган ведь не пил за ужином.

И с ней он не стал бы пить! Он ведь за рулем, ему еще возвращаться в свое бунгало. Да и не важно все это, он все равно уже уехал. А ей пора ложиться спать, завтра предстоит тяжелый день…

Включенный водонагреватель довольно заурчал. Марьяна отрегулировала напор, шагнула под теплые струи. Каким бы тяжелым ни был этот вечер, он уже закончился. С рассветом тревоги не исчезнут, но уж точно отойдут на второй план. Ей бы только дотянуть до рассвета. Здесь, в этом богом забытом месте, ночи кажутся бесконечными. Бесконечно страшными…

После горячего душа в комнате было прохладно. Марьяна поплотнее запахнула халат, присела на край тахты. Уснуть не получится. Не этой ночью. Эта ночь для воспоминаний, для просмотра семейных фотографий за бокалом красного вина. Надо только закрыть окно, отсечь наползающую со стороны сада ночную сырость и, наверное, разжечь камин. С камином всегда веселее, не так страшно.

Все ее воспоминания уместились в обувную коробку, что стоит на полке платяного шкафа. Семейный фотоальбом, любимые диски Лены, медальон-рыбка.

Марьяна поставила коробку с воспоминаниями на стол, сунула первый попавшийся диск в дисковод ноутбука, раскрыла альбом, погладила серебряную рыбку. Рыбка холодила кончики пальцев чешуйчатым боком, просилась в руки. И Марьяна сделала то, чего не делала ни разу после смерти сестры – надела медальон на шею. Рыбка нырнула в вырез халата, затаилась. Марьяна зажмурилась. Эта рыбка была с Леной в последние минуты ее жизни, она все видела и знала, что произошло. Вот только никому не расскажет…

Марьяна решительно встала, прихватила из вазы горсть черешни, подошла к открытому окну, замерла, прислушиваясь.

Звук был слабый, едва различимый. Не то шелест, не то шорох, не то и вовсе слуховая галлюцинация. Старый дом полнился странными звуками, жил своей, непонятной простому человеку жизнью. Марьяна долго к этому привыкала, но все-таки привыкла, научилась различать голос дома и не бояться.

Но этот звук… он доносился снаружи. Шорох босых ног по влажной траве, тоскливый вздох, тихий всплеск… И едва различимая в темноте женская фигура.

– Хаврошечка? – Мурашки по спине и острое желание поскорее закрыть окно, запереться на все замки, спрятаться с головой под одеялом.

Взмах руки, то ли призывный, то ли приветственный, и растворяющийся в тишине голос. Колыбельная, печальная, навевающая тоску, манящая за собой.

– Хаврошечка, это ты?..

Никогда, ни за что на свете она не выйдет из дому этой ночью…

…И вот она уже на крыльце, в мутном свете полной луны, ощущает босыми ногами холод каменной кладки. А впереди, на самой границе видимости, женский силуэт. И не идти за ним нет никаких сил. Не идти даже, а бежать, отводя руками хлесткие яблоневые ветви, падая, разбивая в кровь колени.