Вера выслушала это до конца и только тут расплакалась. Она плакала, глотала слезы и всё пыталась объяснить Голотову, что ничего не понимает, что она примерила кольцо узбека в шутку, ей просто показалось забавным, что можно сделать вполне милое колечко из обыкновенной перламутровой пуговицы. Она плакала, умоляла Голотова хоть что-нибудь придумать, как-нибудь ей помочь, может быть, откомандировать раньше времени обратно в Москву или, наоборот, потребовать, чтобы узбек немедленно вернулся в Ташкент, естественно, один, без нее. Ей было и страшно, и безумно себя жалко, и она всё ждала, что вот сейчас Голотов начнет ее утешать, скажет: Вера, успокойтесь, вам нечего бояться, слава богу, мы живем в советской стране, никто вас не отдаст, никто не позволит этому безумному узбеку увезти вас в Ташкент.

Она еще по Москве знала, что Голотов добродушен и жалостлив, при необходимости сам может пустить слезу, и теперь никак не могла понять, почему он не отзывается. Почему никак ей не отвечает. Своими слезами она звала его доброту и сострадательность, но он молчал, был суров, холоден, и она наконец поняла, что помогать ей он не намерен. Этот ее брак, по-видимому, уже одобрен начальством, признан для общего дела хорошим и нужным. Как только Вера это поняла, она совсем потерялась, стала искать носовой платок, не найдя, принялась вытирать слезы рукой, наконец размазала тушь и снова разревелась.

Так, плача, она и ушла от Голотова. Уже без слез до поздней ночи сидела одна в своей комнате. Теперь она понимала, насколько всё тут серьезно, если Голотов, который давным-давно был в нее влюблен и давным-давно мечтал, что вот когда-нибудь она сделается его женой, так безропотно от нее отступился. Здесь был тот высший смысл, ради которого они все и вступали в партию. Партия давала ей задание, партия просила ее вступить в законный брак с этим узбеком, потому что такие межнациональные браки молодых коммунистов лучше любого цемента могли скрепить страну, сделать ее монолитной, несокрушимой. Она поняла, что вопрос ставится именно так и, следовательно, ее слезы, все ее попытки уклониться неуместны. Она обязана сказать узбеку “да”. Это ее решение было правильным, и сразу же Вера была вознаграждена. Едва она в своей душе согласилась стать законной женой Абдугалиева, ей открылось, что с этим браком связан и еще один высший смысл, никакого отношения к партии он уже не имел.

Год назад ее сестра Ирина уезжала на Волгу с неким Рахмоновым – татарином, снимавшим комнату в их доме, – чтобы там, под Саратовом, в хозяйствах богатых немецких колонистов выменять на мануфактуру хлеб и сало. На вокзале, провожая Ирину, Вера поссорилась с ней из-за какого-то платья, наговорила сестре много обидных слов и, не попрощавшись, ушла. Виделись они тогда в последний раз. Через три месяца из рассказа вернувшегося Рахмонова и свидетельства о смерти, которое он привез, мать и отец узнали, что по дороге в Саратов Ирина заболела холерой и умерла в больнице города Рыбная Слобода. Вера помнила, что, когда она, вернувшись из своей первой поездки в Башкирию, взяла в руки справку, то никак не могла ее прочесть, буквы скакали, и ей всё казалось, что там написан не диагноз и дата смерти сестры, а что простить ее Ирина уже никогда не сможет. Она тогда вдруг поняла, как на самом деле любила Ирину, как гордилась ею, ее голосом, ее лицом, и не могла уразуметь, что и этого она уже Ирине не скажет.

И все-таки из их семьи она единственная поверила, что Ирины в живых больше нет, мать и отец оба отказались это принять. Мать была убеждена, что Рахмонов похитил Ирину и продал ее в Турцию в гарем, тогда такие случаи бывали. Родители не сомневались, что Ирина жива и они во что бы то ни стало должны спасти ее из плена. Для матери это стало настоящей манией, она ни о чем другом говорить не могла, и до весны Вера при ней ни разу не решилась сказать, что эти надежды зряшные. Наоборот, стоило в доме упомянуть Ирину, Вера всячески поддерживала мать и постепенно так к этому привыкла, что скоро сама начала думать, что Ирина жива и, если Бог даст, они когда-нибудь встретятся.

Новой весной, когда Рахмонов опять стал собираться в Саратов за припасами, она втайне от родителей вызвалась с ним поехать, вызвалась отнюдь не для того, чтобы убедиться, что надежды нет, наоборот, чтобы доказать: Ирину похитили. Вера была уже на перроне, ждала отхода поезда, когда мать, или догадавшись, или откуда-то узнав, куда и с кем она хочет ехать, примчалась на вокзал и, при всех хватая за руки, крича, что Рахмонов и ее, как Ирину, продаст в турецкое рабство, силой увела домой.

Теперь было то же самое, только вместо татарина Рахмонова был узбек Абдугалиев, и совсем не случайно он, советский человек, вдруг, не скрываясь, повел разговор о том, что после Ташкента, через год, увезет ее в Турцию. Такие речи были более чем странны в устах коммуниста, но совершенно понятны, если этот узбек был нанят и послан к ней сестрой Ириной. Он мог быть простым порученцем, проводником, но мог быть и перекрасившимся в коммуниста баем, тогда их брак стал бы ее первым шагом на пути к Ирине.

Турция, хотя она, конечно, меньше России, – большая страна, и там им с Ириной тоже еще долго бы пришлось идти навстречу друг другу. Она рожала бы детей для своего господина Абдугалиева, жила бы как все и время от времени от знакомых слышала, что и в другом доме жена хозяина родом из России. Услышав это про одну, про вторую, про третью, она бы наводила справки, кто откуда родом, как и в какой год попала в Турцию; то же делала бы и ее сестра. Так бы они шли и шли и в конце концов обязательно встретились.

Но был и другой путь, совсем легкий и чудесный. Ведь могло оказаться, что у этого Абдугалиева уже есть в Турции гарем и что именно к нему год назад попала Ирина. Тогда они с Ириной делаются женами одного человека, их дети будут родными братьями и сестрами, такими же родными, как сами они друг другу. То есть эти испытания были посланы им вовсе не для того, чтобы навсегда разлучить, наоборот, чтобы соединить в одно. А дальше – совсем уж чудо: узбек, убедившись, что они обе его любят и обе всегда будут ему верны, в награду за многочисленное потомство, которое они ему родят, отпустит их ненадолго в Москву. Так она, Вера, привезет, вернет матери Ирину.

Два дня Вера только о том и думала, как она встретится с Ириной, как они бросятся друг другу в объятия, а потом через много-много лет обе, вместе с кучей красивых детей – она знала, что казаки несколько веков подряд брали себе в жены захваченных во время набегов турчанок, и дети от таких смешанных браков получались сильные, умные и очень красивые – приедут в Москву к матери, а потом ее с отцом заберут к себе в Турцию. Но даже если те не захотят уехать, всё равно старость их будет утешена.

Она представляла это себе с бо2льшим и бо2льшим количеством деталей, постепенно всё выстраивая, во всё входя и вживаясь, так, что уже знала, как она и Абдугалиев, со стадом верблюдов пройдя Каракумы и Копет-Даг, пересекут наконец русско-персидскую границу и как там, в Персии, он повезет ее, закутанную в чадру, по старому караванному пути до Исфагана. В Исфагане они продадут верблюдов и на вырученные деньги через Багдад, Эрбиль, Хомс, Хаму и Латакию доберутся до берега Средиземного моря. Оттуда путь в Стамбул будет уже совсем простым и быстрым – пароходом.