– Вот, я засовываю его внутрь. Видите? Лезвие не доходит до конца разреза.

Амелия подошла ближе и посмотрела. Она сказала:

– Ты сделал это дважды. Разрезал один раз, а потом снова. – Она обратилась ко мне: – Смотрите. Вот первый разрез, а вот и второй.

– Не верю, что Фредерик способен на такое, – сказал я.

– Откуда вы знаете? Он вечно делает ужасные вещи, – ответила Амелия.

Гувернантка сказала:

– Амелия, умолкни. Ты ведешь себя очень неприлично.

Но девочка закричала на брата:

– Смотри, что ты сделал со своей курткой! Мама сильно разозлится.

– Да, – крикнул он. – А я свалю все на тебя. Чтобы ты так не врала.

Он подошел к ней, но девочка и гувернантка отскочили в стороны, не желая, чтобы этот окровавленный мальчик прикоснулся к ним. С размазанными по куртке и лицу запекшимися пятнами крови он походил на какого-то персонажа из готической мелодрамы. Я сделал шаг вперед, вытянул руку и преградил ему путь.

– Ведите себя как джентльмен, – сказал я.

Похоже, это возымело действие. Он остановился и засунул нож в ножны.

Маленькая гувернантка поблагодарила меня, словно я совершил геройский поступок. Потом она присела, поцеловала рыдающего малыша и сказала:

– Дети, посмотрите, как вы напугали бедного Сэмми.

С изумлением я увидел, что все дети поспешили успокоить младшего братика, обнимая его и взъерошивая волосики у него на голове, доставая из карманов маленькие подарочки. Возбужденные от того, что они наговорили и сделали, дети стали плакать и обнимать друг друга. Амелия утешительно поцеловала Фредерика, держась подальше от его окровавленного рукава, и казалось, что они позабыли все жестокие обиды, которые только что наговорили друг другу. Какой контраст с моей собственной семьей!

Мы отправились дальше. Я шел рядом с гувернанткой вслед за детишками.

Она сказала, что ее зовут Хелен Карстерс и что она знает, кто я. Я спросил, нравится ли ей работа. Она замялась и ответила:

– Я очень люблю этих детей.

Возможно, она заметила мое удивление, поэтому улыбнулась и сказала:

– Они не всегда такие беспокойные, как теперь.

Потом Хелен заговорила про трудности положения гувернантки, находящейся между семьей и заработком. Она признала, что в поиске работы выбор у нее был небольшой, и рассказала:

– Мама овдовела, на руках остались еще двое детей, и все они теперь полностью зависят от меня.

Сколько платят гувернанткам? Пятнадцать фунтов в год? Конечно, это очень мало, поскольку ей полагается проживание и питание. Если ее родственники так в ней нуждаются, то их положение, должно быть, совершенно безнадежное.

Мы выяснили, что оба любим поэзию Китса, романы Джейн Остин и сестер Бронте. Она сама учит немецкий и уже начала читать Гёте. Она тоже любит музыку и по вечерам тайком спускается по лестнице, чтобы послушать, как кто-нибудь играет в гостиной.

Я спросил:

– Хозяева к вам хорошо относятся?

– Мы с мистером Гринакром подолгу беседуем о книгах и разных идеях, – ответила она.

Потом помолчала и сказала:

– Миссис Гринакр была очень добра ко мне, но попала под сильное влияние жены настоятеля. Боюсь, что миссис Куэнс за что-то меня не любит.

«Вы молоды, умны и не безобразны. Вот в чем причина», – подумал я.

Я рассказал ей, что ненавижу миссис Куэнс за ее ханжеское самодовольство и мерзкую способность причинять неприятности. Хелен помолчала и сказала нечто странное:

– Такие люди в итоге наказывают себя сами.

Мы поговорили об отдаленности нашего местечка, и она спросила:

– Вам тут не одиноко, вдали от всего мира?

Я ответил, не подумав:

– Только когда я с другими людьми.

Она засмеялась и сказала:

– Тогда замечательно, что настало время нам расстаться.

Я не заметил, как мы дошли до поворота на нашу улицу, где мы и распрощались.

Теперь, когда у меня появилась возможность близко разглядеть ее, я увидел, что она не очень хорошенькая: бедняжка слегка косит, но она вдумчива и умна.

* * *

Открытое проявление эмоций! Непредсказуемость! Другая семья – иностранное государство. Почему мы были так сдержанны? Потому ли, что нам всегда приходилось думать – не разгневает ли папу чрезмерное проявление чувств? Если я отвечал ему слишком весело, папа кричал: «Не допущу таких настроений». Теперь до меня дошло, что из нас всех только он проявлял свои чувства свободно.

Когда я вошел в гостиную, они были так возбуждены, что не заметили меня. Мама стояла, улыбаясь и хлопала в ладоши, а Эффи ходила перед ней по комнате, демонстрируя пышное красное платье, которое я никогда раньше не видел. Мама внимательно смотрела на дочь. Я заговорил, и когда они повернулись ко мне, ее улыбка угасла.

– Евфимия примеряет платье, сшитое для бала, – сказала она тоном, предполагающим, что мне будет неинтересно.

Эффи, однако, улыбнулась и сделала глубокий реверанс.

Мама сказала:

– На тебе оно смотрится почти так же хорошо, как на мне. Когда-то я была очень хорошенькой.

Голос ее дрогнул, и она поспешила из комнаты.

Эффи закружилась вокруг меня, чтобы показать наряд. Платье открывало ей руки и плечи, и из-за того, что оно было не закончено, спина тоже была сильно открыта. Наверное, я покраснел, потому что Евфимия засмеялась и сказала:

– Ты смущен? Совсем еще недавно мы с тобой купались в одной ванне.

С насмешливой улыбкой она вышла из комнаты.

Девять часов

Прямо перед обедом я зашел на кухню и увидел, как мама пытается достать банку с верхней полки. Она поднялась на цыпочки и пыталась дотянуться. Какие быстрые, нервные движения. Интересно, почему она не может все делать более плавно, а вечно суетится, словно мир вот-вот исчезнет и нужно скорей закончить то, что запланировано. В поношенном, залатанном платье она казалась ужасно худой. Мне захотелось крепко ее обнять, но ей было не до того.

Я помог матушке достать банку.

Половина десятого

Думаю, что подвел маму. Надо было оказать ей больше помощи с этим гусем. И не знаю, почему прошлым вечером я так сказал про рубашку. Конечно, я обидел матушку, но зачем? Почему я испытываю желание ранить ее, и часто именно в тот момент, когда она хочет выразить мне свою любовь? То, что она сказала мисс Биттлстоун, не было жестоким намерением унизить меня. Она просто делилась переживаниями.

Поэтому после обеда я дождался, когда Евфимия выйдет из комнаты, и произнес: