Я порядком нажился на невежестве банковских служащих по части собственных цифровых кодов и нехватки знаний о чеках у людей, покрывавших их наличностью. В Сан-Франциско, где я после бегства из Эврики задержался на несколько недель, сфабриковал несколько десятков подложных аккредитивов Pan Am, раскидав их по банкам жемчужины западного побережья, аэропорту, банкам и отелям пригородов, кодируя чеки так, чтобы их направляли в столь отдалённые пункты, как Бостон, Филадельфия, Кливленд и Ричмонд на восточном побережье.

Ни одному старателю не довелось обогатиться во времена золотой лихорадки в Калифорнии так, как мне. Конверт Pan Am всё ещё оказывал мне неоценимую помощь в обналичивании палёных авизо, но от постоянного употребления так истрепался на сгибах, что начал расползаться по частям. Требовалось обзавестись новым.

А почему бы не настоящим? — рассудил я. Сан-Франциско — одна из баз Pan Am, а я пилот Pan Am, разве нет? Нет, чёрт возьми, но кто из персонала Pan Am узнает об этом? Отправившись в аэропорт, я небрежной походкой дерзко проследовал в административный корпус Pan Am.

— Скажите, где я могу найти бланки и конверты? — осведомился я у первого же встречного сотрудника. — Я не здешний.

— На складе, вон там за углом, — указал он. — Не стесняйтесь.

Что я и сделал, поскольку на складе не было ни души. Схватил стопку конвертов, бланки с логотипом Pan Am, сунул их в портфель и уже хотел свалить, когда мне на глаза попалась пачка формуляров. «АВТОРИЗАЦИЯ ЧЕКОВ» — гласила жирная надпись в верхней части бланка. Взяв стопку, я оглядел верхний лист. Формуляры представляли собой требования на возмещение текущих расходов с санкцией кассиру компании выдать чек на имя предъявителя, если требование подписано менеджером отделения Pan Am в Сан-Франциско. Их я тоже сунул в портфель. Когда я уходил, никто меня даже не окликнул. Сомневаюсь, что кто-нибудь из встречных обратил на меня внимание даже вскользь.

Санкция на чек оказалась чудесным помощником. Прежде чем сунуть одно из своих незаконнорождённых детищ в подлинный конверт Pan Am, я пеленал его в бланк авторизации. И всякий раз, обращая очередное творение в звонкую монету, я заботился, чтобы формуляр, заполненный правильно, хотя и незаконно, вместе с конвертом так и бросался в глаза.

Однажды, вернувшись после набега на банки Бёркли, я обнаружил, что ни в чемодане, ни в дорожной сумке уже нет места для одежды — они были битком набиты купюрами. Я просто не успевал потратить украденное. Взяв 25 тысяч долларов, я отправился в банк Сан-Хосе, арендовал депозитную ячейку на имя Джона Колкейна, уплатив за три года вперёд, и положил в неё деньги. На следующий день отправился в банк Окленда, где повторил процедуру, воспользовавшись именем Питер Морелли.

Затем вернулся в Сан-Франциско и влюбился.

Розали — так её звали — работала стюардессой в American Airlines и жила в старом доме вместе с пятью подругами, тоже стюшками American. С ней я познакомился, столкнувшись со всей шестёркой, возвращавшейся на автобусе из аэропорта. Их туда привело настоящее дело, меня — мелкое жульничество. Наше первое свидание состоялось в тот же вечер.

Розали — едва ли не очаровательнейшая из женщин, когда-либо мне встречавшихся, и это убеждение я храню и по сей день. Она была платиновой блондинкой, да и характер у неё, как я вскоре открыл, тоже чем-то напоминал платину.

В двадцать четыре года она всё ещё оставалась девственницей и на втором же свидании уведомила меня, что намерена сохранять невинность до самой свадьбы. Я же, не кривя душой, сказал, что восхищён её решимостью, что не мешало мне пытаться раздеть её всякий раз, когда мы оставались наедине.

Подругой Розали была замечательной. Мы вместе наслаждались музыкой, хорошими книгами, океаном, катанием на лыжах, театром, поездками и ещё десятками прочих развлечений и занятий. Будучи, как и я, католичкой, Розали истово верила, но не настаивала, чтобы я посещал церковь вместе с ней.

— А почему ты не читаешь мне проповеди о моих грехах? — шутливо поинтересовался я как-то раз, заехав за ней в церковь.

— А я и не знала, что они у тебя есть, Фрэнк, — рассмеялась она. — Насколько мне известно, ты абсолютно лишен дурных привычек. Ты нравишься мне таким, какой есть.

И с каждой встречей я чувствовал всё большее родство душ с Розали. Хороших качеств у неё было не счесть. Она буквально воплощала образ совершенной жены, о которой мечтает большинство молодых холостяков — верная, изящная, интеллигентная, уравновешенная, заботливая, очаровательная, к тому же некурящая и непьющая. Прямо-таки яблочный пирог, американский флаг, мама, сестрица и живительный ключ в одном пакете, перевязанном галстуком гёрл-скаута.

— Розали, я люблю тебя, — сказал я ей как-то вечером.

— Я тоже тебя люблю, Фрэнк, — кивнув, тихонько проронила она. — Почему бы нам не навестить моих родителей и не сказать о наших отношениях?

Родители её жили в Дауни, к югу от Лос-Анджелеса. Путь был неблизкий, и, сделав остановку, мы сняли хижину под Писмоу-Бич. Провели там чудесный вечер, а когда тронулись утром дальше, Розали уже не была девственницей. От этого мне было очень не по себе, ибо я чувствовал, что должен был беречь добродетель, которой она так дорожила. Ведя её машину вдоль побережья — почему-то она настояла на этом варианте, — я то и дело просил прощения.

— Хватит извиняться, Фрэнк, — прильнув ко мне, улыбнулась Розали. — Я сама этого хотела. И потом, мы просто приплюсуем эту ночь к свадебной.

Родители её оказались прекрасными людьми, оказавшими мне тёплый приём. А когда Розали сказала, что мы собираемся пожениться, обрадовались и горячо нас поздравили. Два дня я не слышал разговоров больше ни о чем, кроме приготовлений к свадьбе, хотя на самом деле не просил руки Розали. Однако вопрос казался решённым, а её родителям я наверняка пришёлся по нраву.

Но как я мог на ней жениться?! Она считала меня Фрэнком Уильямсом, вторым пилотом Pan Am, которому уготовано блестящее будущее. Но если мы поженимся, разыгрывать эту роль и дальше будет невозможно. Рано или поздно она узнает, что на самом деле я Фрэнк Абигнейл — несовершеннолетний аферист с фальшивым настоящим и грязным прошлым. С Розали я так поступить не могу, думал я.

А может, всё-таки?.. У меня в запасе имелось восемьдесят-девяносто тысяч наличными — для начала совместной жизни хватит с лихвой. Может, Розали и поверит, если я скажу, что сыт полётами по горло, что всегда мечтал завести магазин канцтоваров.

Вообще-то, ничего такого мне не хотелось, но это было единственное честное ремесло, в котором я что-то понимал. Впрочем, идею пришлось пресечь в корне: я всё равно останусь Фрэнком Уильямсом, а Фрэнк Уильямс — по-прежнему разыскиваемый преступник.

Визит, суливший массу удовольствий, обернулся для меня суровым испытанием. Чувствуя искреннюю любовь к Розали, я и на самом деле хотел на ней жениться, но в сложившихся обстоятельствах просто не видел ни малейшего просвета.

А Розали надеялась, что выйдет за меня. И её родители считали, что брак неизбежен, и все трое с радостью рванулись во все тяжкие, назначив день свадьбы через месяц, составляя список приглашённых, планируя приём и занимаясь всяческими приятными хлопотами, полагающимися родителям и дочери, когда она вот-вот станет невестой. Я тоже принимал участие в обсуждениях, внешне демонстрируя радость и нетерпение, но внутренне корчась от угрызений совести, сгорая от стыда и изнемогая от осознания собственного ничтожества. Я сказал Розали и её родителям, что мои мать и отец уехали отдыхать в Европу, и все единодушно решили дождаться их возвращения — по моим словам, ожидавшегося через десять дней, — а уже после строить окончательные планы.