Она замахала руками:

— Нет, нет, конечно!

— Если у вас есть реальная причина опасаться за свою жизнь, говорите, не бойтесь, мы обеспечим вам охрану…

— Не надо охраны. — Стараясь не смотреть на Дениса, Ольга лихорадочно перерывала сумочку в поисках носового платка, из глаз ее капали слезы. Боюсь, что не смогу расплатиться с вами, если расследование будет продолжено.

Денис погладил ее по руке.

— Пока рано об этом говорить. Мы еще не использовали аванс, который вы нам заплатили. Так что не волнуйтесь. Расследование продолжается.

Со времени трагического инцидента в Покровском-Глебове прошло уже четыре дня, и Борис Соломонович, немного оправившись, давно приступил к работе. Работы накопилось множество, и Борису Соломоновичу приходилось допоздна просиживать за роскошным письменным столом думского кабинета, занимаясь бумагами, беседуя по телефону и принимая посетителей. Благотворный щадящий режим, предписанный когда-то Кормильцевым, приказал долго жить. И дело здесь не в том, что Борису Соломоновичу некогда было заботиться о своем здоровье и устраивать разгрузочный час, и даже не в том, что он стремился забыть о произошедшем. Дело было в первую очередь в том, что Борис Соломонович не мог себя заставить гулять в одиночестве (телохранители не в счет), без Найды, так скрашивавшей прогулки и придававшей им некое функциональное назначение (не просто так время тратится — собаку хозяин выгуливает).

Изменение режима не заставило себя долго ждать: сердце у Бориса Соломоновича снова стало побаливать, молоточки за грудиной все более уверенно занимали прежние позиции и принимались стучать в предрассветные часы, голова кружилась… Словом, все прелести напряженной депутатской жизни вернулись с лихвой.

В этот вечер Борис Соломонович сидел за рабочим столом, даже представления еще не имея о том, когда освободится. Только что он вернулся с деловой встречи, на которой из соображений коммуникабельности принял сто пятьдесят коньячку, и теперь было ему не так чтоб очень хорошо: тупая боль в груди не давала сосредоточиться. Борис Соломонович полез было в верхний ящик стола, где обычно хранился запас нитроглицерина, но вовремя вспомнил, что с некоторых пор заботу о пополнении «склада медикаментов» взяла на себя секретарша Ирина Георгиевна. Он нажал кнопку вызова, но отчего-то ответа не было. Борис Соломонович испытал даже некую досаду, как вдруг в дверь постучали и на пороге возникла Ирина Георгиевна собственной персоной. Была она весьма возбужденной и расстроенной, и у Бориса Соломоновича некстати мелькнула мысль: «Не иначе как просить о чем-то хочет, вечно у нее проблемы какие-то». Надо сказать, в секретарских кругах представительнице Бориса Соломоновича даже завидовали, ибо был он шефом очень снисходительным, лишней работой не нагружал, инициативу и напряженность работы поощрял, помогал решить любую проблему, вплоть до личных, в случае необходимости позволял пользоваться служебной машиной, сквозь пальцы смотрел на затянувшийся обед и вообще был на редкость приятен в общении. Со своей стороны Борис Соломонович Ирину Георгиевну очень ценил, как воплощение специалиста старой школы: она виртуозно «фильтровала» посетителей, как по телефону, так и лично, молниеносно разгребала авральные кипы бумаг, гениально управлялась с офисной техникой и вдобавок варила потрясающий кофе, до которого Борис Соломонович был великий охотник. Приближенностью к начальству Ирина Георгиевна не злоупотребляла, собой была хороша, одевалась так и вовсе прекрасно, да и возраст был самый что ни на есть приятный Хайкину: те самые «тридцать шесть», которые делают миловидную секретаршу еще и мудрым психологом и ценным специалистом. Стало быть, проблему Ирины Георгиевны Борис Соломонович настроился решить и даже заготовил уже ободряющую улыбку (а работы-то еще немерено!).

Тем не менее, как выяснилось, дело было вовсе не в личных бедах Ирины Георгиевны. Проблемы, кажется, возникли у самого Бориса Соломоновича. С самым сконфуженным видом Ирина Георгиевна неуверенно начала:

— Борис Соломонович, тут небольшая неувязка произошла. Только что звонил некто Штур, старший советник юстиции. Дело в том, что он уже дважды сегодня к вам прорывался. Но вы же меня о нем не предупреждали, я список просмотрела — никакого Штура. Ну, я и отправила его мягко так, как обычно, мол, вы заняты, у вас встреча, переговоры… Я просто подумала — мало ли, кто он, такие постоянно звонят, я решила, опять проситель какой-то на прием просится. А он только что в третий раз позвонил, устроил мне прямо скандал, так грубо говорил со мной, мол, если я вас не соединю с ним, то он вам повестку пришлет официально и вас чуть ли не под конвоем в Мосгорпрокуратуру отправят… Я даже сказать ничего не успела, он уже трубку положил. Правда, у меня телефон его есть, он еще в те прошлые два раза его оставлял, я записала. Борис Соломонович, простите, Бога ради, я перестаралась, конечно, но откуда же мне было знать?

Борис Соломонович вздохнул с некоторым облегчением, хотя и испытал в определенной степени досаду: все же Ирина зарывается иногда, цербер цербером, пусть даже из заботы о начальстве. Тем не менее никакого особенного криминала он в ее действиях не усмотрел, а потому решил быть мягким и всепрощающим.

— Ирочка, ничего ужасного не случилось, вы совершенно правильно действовали, мало ли что там ему надо. Но если уж он повесткой грозить взялся, значит, я и вправду им зачем-то нужен. Я так думаю, ведет этот Штур дело моего Покровского-Глебова, вот и хочет из меня еще что-нибудь вытянуть. Вы, милая, перезвоните ему действительно, извиняться особенно не надо, просто уточните, что ему конкретно нужно от меня, и пригласите к нам подъехать. Хорошо? Ну, давайте…

Ирина Георгиевна со счастливо-успокоенным видом выбежала из кабинета «выполнять», а Борис Соломонович позволил себе отвлечься от бумаг и еще раз обдумать причины, по которым какой-то советник юстиции Штур решил побеспокоить несчастного депутата-сердечника. Какие же еще могут быть поводы для общения с органами? Ничего, кроме трагического эпизода недельной давности со стрельбой и гибелью не последних в этом мире людей, на ум не приходило, и на этом-то варианте Борис Соломонович и остановился. Теперь по старой доброй традиции следовало на всякий пожарный продумать, как именно держаться с господином Штуром, о чем ему говорить, а о чем не стоит. За эти дни Борис Соломонович уже пробовал по своим каналам пробить информацию о произошедшем, но никаких внятных сведений не получил. Версии ходили самые разные, вплоть до покушения слишком рьяных поклонников на Кристину Арбатову, да и самого Бориса Соломоновича с ласковой подозрительностью спрашивали, не помнит ли он за собой чего. Вообще звонков с заботливыми расспросами было множество, а вот каких-то ценных новостей — ни одной. Стало быть, если никакой информации нет у него, всегда и все знающего, то и у грозной Мосгорпрокуратуры с таковой информацией негусто. Вот и бегают в очередной раз, опрашивают свидетелей в надежде на упущенные важные детали и улики. Вот только при чем тут он, Борис Соломонович, который ничего не видел, лежа ничком под прикрытием заботливой охраны? Может, господа милицейские рассчитывают, что Борис Соломонович владеет какой-то секретной информацией о жертвах и ее утаивает? А может, и совсем все просто: хотят лишний раз депутата потрясти, не любят они депутатов отчего-то… Как бы то ни было, Борис Соломонович приосанился и сказал себе, что в который раз повторять давно и неоднократно запротоколированные показания он не намерен, после чего немножко побрюзжал сам с собой на тот счет, что, мол, старшим советникам юстиции, раз они такие важные птицы, надо бы реальным делом заниматься, а не отвлекать занятых людей…