В один из таких дней увидели мы с Володей стайку тетеревов. Они расселись на берёзах посреди старой большой вырубки. Так просто не подойти – нет прикрытия. Решили действовать загоном. Бросили жребий – выпало Володе идти в загон, чтобы нагнать на меня эту стайку. Значит, ждать не меньше получаса.

Сбросил я с пенька снег, подложил под себя рукавицы – благо день безветренный и не очень морозный – уселся и стал наблюдать за косачами в бинокль. До них было метров триста.

Что за денёк! Солнышко, хоть и склонилось уже к западу, не просто светит, а блестит, сверкает. Так блестят глаза улыбающегося человека. Тишина!

На мне белый маскировочный костюм, и я похож на ёлочку, до макушки заваленную снегом.

Тетеревам, которые развесились по берёзам, словно груши, этот ясный февральский денёк тоже, видно, по нраву. Слышно, как черныши-петухи пробуют голос – урру-гу! урру-гу! Март не так уж и далёк. В бинокль хорошо видно, как иногда сверкнёт на солнце красная полоска брови. Стройненькие тетёрки тянутся к серёжкам, качаются, аккуратно перехватывают пальцами тоненькие веточки.

Округлые очертания тетеревов вдруг разом становятся другими. Где беспечность и расслабленность? Птицы словно уменьшились, стали стройнее, повытягивали шеи и повернули головки в одну сторону. Значит, увидели Володю.

Теперь его задача стронуть косачей так, чтобы они полетели через меня. Я не сомневаюсь, что так оно и будет – Володя охотник опытный. Однако высший класс – пугнуть их так осторожно, чтобы они полетели не все разом, а отдельными партиями. Но в этой компании, что развесилась там, на берёзах, всего девять птиц, и такой номер у нас не пройдёт. Они полетят наверняка все вместе.

Я готов их встретить.

Вот, наконец, стайка срывается и летит, чуть снизившись, прямо на меня. Молодец Володя! Один крупный косач немного поотстал и старается догнать своих. Вот бы его свалить!

Тетерева налетают, усиленно работая крыльями, изредка планируют, подогнув их книзу. Видно, что птицы особенно не торопятся.

Сверкание белых подкрылий уже рядом, я вскакиваю с пенька, а стайка начинает разваливаться. Стреляю чуть впереди клюва ближайшего ко мне косача, и он большой чёрной каплей ныряет за мелкие ёлочки в снег. Тут же поворачиваю стволы к тому, отставшему. Он мчится прямо на меня, словно уверен в своей неуязвимости. И я дрогнул! Всего в полутора десятках метров я позорно по нему мажу. Шорох его крыльев проносится надо мной туда, куда умчалась вся стайка.

Да! Мазанул, а могло быть каждому по трофею!

Ну да ладно, бывает. Иду за первым. Место замечено, но добычи там нет. Что такое? Внимательно проверяю, осматриваю каждую ёлочку. Они не выше пояса. Тетерева нет, словно он сквозь снег провалился. Я понимаю, что так оно и есть, что он где-то здесь, под снегом. Но должен же быть след от его падения! Но следа этого нет как нет. Возвращаюсь на то место, откуда стрелял, проверяю все ориентиры и снова иду в направлении замеченной ёлочки. Обхожу всё вокруг. Ничего! Только чистая снежная пелена!

Подходит, шоркая лыжами, Володя. Я пытаюсь ему всё объяснить – и как сбил первого косача и как мазанул по второму (ну, извини, дружище!), но вижу по володиному лицу, что он не верит. Давай, мол, ври дальше, небось, по обоим пропуделял.

И тут каким-то боковым зрением я выхватываю около пенька с шапочкой снега на нём какую-то дырочку. Надо проверить. Так и есть! Мой косач угадал упасть впритирку к этому пеньку, не свалив с него даже эту шапочку, а дырку чуть присыпало. Вот я и не увидал сразу. Выкопал косача из снега и радуюсь. Правда, Володя не очень весел – уже вечереет, и сделать нам ещё один загон вряд ли удастся. Неизвестно к тому же, куда тетерева улетели. Я его успокаиваю, говорю, что завтра мы их всё равно достигнем, а я сам нагоню на него всю стайку.

Возвращаемся домой длинной просекой в сосновом бору. Солнце село. Снег засинел, и лыжня словно растворилась в нём. Из сосновых молодняков, плотных, как щётка, вместе с морозной сыростью поползли сумерки. Идти по старой лыжне сегодня хорошо и легко, хоть бродили мы целиной весь день. Лыжи скользят как нельзя лучше, словно сами катятся. Местные охотники говорят – кáтко.

Володя – впереди. Я отстал метров на двадцать, размышляя своих делах. Вдруг вижу, как мой напарник останавливается и ковыряет носком лыжи какой-то бугорок рядом с лыжнёй. Потом наклоняется и вытаскивает из снега здоровенную птицу. Да это глухарь! «Вот так да!» – смеётся Володя.

У глухаря разбита грудь, зоб разорван, из раны торчит сухой сосновый сучок. Глухарь, видно, напоролся на него в полёте и погиб. Потом, уже дома, выяснили, что сучок прошёл так глубоко в тело, что разорвал сердце и лёгкие. Ведь ещё и летел какое-то время, прежде чем упал.

Глухари, да и тетерева и рябчики тоже, в большинстве случаев летят прямолинейно. Лавировать они не особенно умеют. Тем более глухарь – такая большая птица. Когда он, взлетая, ломится через заросли, то даже ветки сшибает. У него очень крепкие маховые перья и передний край крыла. Да и грудь тоже хорошо защищена. Часто дробь может просто скользнуть по ней, не причинив глухарю вреда. А тут он как-то не уберёгся. Хорошо хоть рядом с лыжнёй упал и нам достался.

«Вот и я с добычей», – усмехнулся Володя и повесил мёрзлого глухаря за спину.

Наша охотничья бригада охотилась на лосей на водоразделе Печоры и Камы. Там, в поймах Берёзовки, Вогулки и Еловки, самых северных, верхних её притоков, были зимние лосиные стоянки. Эти неширокие таёжные речки сливаются почти в одном месте. Называется оно Усть-Еловкой. Туда в начале зимы с севера приходят мигрирующие лоси на зимний отстой. Здесь полно ивняков, осинников, черёмушников, всё переплетено смородиной, рябиной и другими разными кустарниками. Для лосей лучшего места для зимовок не придумаешь. Правда, подойти к ним очень трудно – много шума, шороха.

Когда-то в этом районе работали поисковики-геологи. Оставили тут около Вогулки на заброшенном тракте на Чердынь жилой вагончик. Был он хоть и щелястый, покосился, но мы его приспособили для жилья – подлатали, затащили печку. Стали в нём базироваться. Место так и назвали – «Вагончик». «Ну, – говорили, – до вагончика ещё час хода». Или: «Шагай, шагай, чай в вагончике варить будешь». От него до речки Вогулки было совсем недалеко, поэтому, когда надоедала «пресная», натаянная из снега вода, мы ходили к проруби на речке. Дров вокруг, конечно, было завались – сушины торчали повсюду. На ночь набивали печку сырыми берёзовыми кругляшками, чтобы тлели дольше, чтобы часто не вставать и не подбрасывать дрова. Но вставать всё-таки приходилось – северные ночи длинные. Были в этих местах и ещё избушки, но основной нашей базой был всё-таки Вагончик. И охотились мы от него, в общем-то, неподалёку. Дальше десяти километров вряд ли кто уходил. Разве что увлечётся охотник погоней за лосями, а они его «утянут» так, что приходится возвращаться к ночи уже, совсем потемну.

До Усть-Еловки от Вагончика примерно десять километров. Мы и туда забирались. Проложили вдоль тракта дорогу снегоходом «Буран» и даже использовали его как буксирное средство. Зацепимся несколько человек вереницей, порой до десятка, и за полчаса – на месте, а пешком – часа два с половиной, три. Смотря, кто как ходит.