И второй выстрел – мимо! А волки и не думают сворачивать, непонятно, на что надеясь.

С третьего выстрела волчица, она была мельче, перевернулась через голову и осталась позади. В машине – восторженный рёв: «Попал! Жми! Давай!»

Теперь волк скакал один. И всё с той же скоростью.

После второго выстрела с его загривка вылетел клок шерсти, и зверь стал сбавлять, прижимаясь к правой стороне дороги. Вероятно, он хотел всё-таки уйти от погони через снеговой вал, но никак не мог решиться.

Машина начала догонять волка. Вот он скачет уже рядом, около самой открытой дверцы справа, так, что его спина выше порожка! Директор пытается поставить карабин вертикально, уткнуть волку в спину и нажать на спуск большим пальцем… Кто-то кричит: «За спину хватай! Тащи в машину!»

В этот момент Володя прижимает волка к валу, задевает его задним колесом, и тот исчезает из поля зрения.

Володя жмёт на тормоз. Машину начинает крутить, словно центрифугу! Как только не опрокинулись!

Наконец – стоп! Машина влетает кормой в снег дальше задних колёс!

Директор выскакивает на дорогу, потом на снеговой вал… Волк совсем недалеко от него, метрах в сорока, пытается уйти в лес, но снег глубок и рыхл. Волчина буквально ныряет и плывёт! Выстрел его останавливает…

Конец!

Тут же вывалились из машины и все остальные.

За лосями уже не поехали, хотя время было. Какие тут лоси! Вся эта погоня заняла, вероятно, не более трёх минут, но показалось – целый час прошёл. Правда, галдели, обсуждая все перипетии этого невероятного происшествия и вытаскивая волка на дорогу, не меньше получаса.

Потом повернули и поехали в посёлок, подобрав по пути волчицу. Посмотрели по дороге на следы тех первых двух волков. Оказалось, что это были молодые. Видимо, семья.

Трудно объяснить действия старых волков. Неужели они уводили машину с охотниками, надеясь от неё всё-таки убежать? Почему так близко подпустили её? Наверняка, из-за рёва «мазов» не слышали мотора «газика». А старый волк был здоров! Сорок восемь кило – без жира под кожей и на кишках. Да и в желудках и у волка, и у волчицы было пусто. Всего по нескольку лосиных шерстинок.

Прибавился день, и зашевелилась лесная живность.

Всё дольше посиживает на своём любимом кормовом дереве белка. В ясное утро далеко слышно, как жустрит белочка еловую шишку, добывая из-под чешуек лакомые зёрнышки.

Мой дом стоит на берегу Печоры в верхнем (откуда течёт река) краю посёлка. Огромные ели и пихта раскинули ветви над самым забором.

Каждый день по утрам бесится на цепи моя Айка. Это, значит, пришла на своё дерево белка с шишкой в зубах и уселась её разделывать прямо над айкиной будкой. Каково переносить такую насмешку охотничьей собачке, которая не пропустит на охоте ни одной белки на дереве?

Как-то было, что сразу две белки сидели на одной сосне, но этого я сначала не знал. Айка облаяла эту сосну. Одну белку я снял, и она упала. Собачка моя проводила её взглядом, пока она не воткнулась в снег, только хвост снаружи, подбежала к ней, понюхала и снова к сосне – давай лаять. Гляжу, а по веткам другая скачет, снял и её. С этого случая Айка всегда будто считала белок. После того, как я добуду белку с облаянного ей дерева, сразу она от него не отходит, ждёт, может ещё одна объявится. Посидит с минутку, послушает и только тогда за новой добычей.

Но когда белка шелушит шишку прямо над Айкой да ещё возле дома – это трудно перенести, и собака хрипнет от лая, хотя белка на неё ноль внимания.

В бинокль мне хорошо видно, как ловко белка управляется с шишкой. Крутит она её в лапках, мелькают оранжевые зубки-резцы, сыплются на Айку чешуйки от шишек, медленно летят маленькими вертолётиками крылатки от семечек.

Айка уже не лает, а скулит. Белка роняет прямо на неё стерженёк шишки с кулачком несгрызанных чешуек на самом кончике и короткими скачками, с ветку на ветку, уходит к вершине ели за новой шишкой. На меня она тоже не обращает внимания, привыкла.

Вот белка, балансируя, подбирается к самому кончику ветки и откручивает шишку, работая и лапками и зубами. Потом с шишкой в зубах она соскакивает на прежнее место, и всё начинается сначала – скуботок беличьих зубок, лай и скулёж Айки.

До чего же любят белки грызть шишки на одном и том же своём кормовом месте!

Нетронутый простор скованной льдом и заваленной снегом Печоры вроде бы и не напоминает ещё о далёкой весне, но ты понимаешь, что там, подо льдом идёт своя жизнь, подлёдная, не видимая нами. Она не застыла в ледяной воде. Нет! Скользкий налим, медлительный летом, сейчас полон энергии – нерест его уже заканчивается. Он словно даёт невидимый и неслышный сигнал к началу года продолжения жизни.

В это время в печорской тайге появляются огромные стаи клестов. Воздух буквально звенит от их кликанья. Многие ли знают, что эти птички замечательны тем, что гнездуют в самые лютые морозы. Птенцы выводятся обычно в марте, а иногда и в феврале.

Клёст-еловик шелушит лиственничную шишку.

Кажется непостижимым – мороз за тридцать, а голые птенцы и не думают замерзать, обогреваясь теплом матери и своим, хотя греет-то она их только сверху. Родители кормят птенцов кашицей из полупереваренных семян сосны или ели, пока не окрепнет и не перекрестится клюв. Только тогда молодёжь начинает шелушить шишки.

Клесты очень падки на соль. Был вот какой случай.

Долго, до самой весны, мы не ходили к одной избушке. Когда мы весной пришли к ней, то обнаружили, что подоконник с наружной стороны прогрызен неизвестным зверем почти насквозь. Что за чудо! Главное, меленько так отгрызено, аккуратно. Мыши? Полёвки? Но зачем?

А потом разобрались. Всё дело было в соли, которую оставили «зимовать» прямо на подоконнике, прислонив к стеклу. Соль набрала влаги, потекла, и подоконник просолился насквозь. Солёное обнаружили клесты, колупали щепочку за щепочкой и постепенно чуть ли не наполовину прогрызли и подоконник и раму.

Уходят, уходят короткие дни всё дальше, и в лесу становится как-то веселее. И утра другие, и вечера, а в ночном запахе зимней февральской тайги уже чувствуешь весну.

Синичьи стайки копошатся в еловых занавесках не так молчаливо как в хмуром декабре, и поползень рядом с ними громче посвистывает, отыскивая среди складок коры кедровые орешки, которые он и его собратья затолкали туда осенью.

Стали наливаться оранжево-алым цветом брови у глухаря, тетерева и рябчика. Если тих ясный февральский день, если ласкает солнечный луч макушки елей и застывших берёз, иногда слышишь, как где-то погуркивают косачи…