— Давай, — согласился папа и поинтересовался у Павла, — подскажите, любезнейший, а она очень?..

— He-а, ничего страшного, у нас дети катаются, — Павел грыз зубочистку. — Видите, написано, что для детей от пяти лет.

Он показал пальцем на табличку, висевшую над кассой. Над всеми кассами висели такие таблички. Но интересно то, что на них чаще внимание обращали взрослые, чем дети. Именно взрослых приходилось уговаривать — и фраза про детей от пяти лет была своего рода средством психологического убеждения, которое подействовало и на этот раз. Папа нехотя отсчитывал деньги.

— И еще позвольте поинтересоваться, нужно ли нам ждать, пока наберется группа или вы нас?..

— А мы вас и так запустим, нам не жалко, — по-идиотски улыбаясь, ответил Павел.

Господи, ну как можно быть таким злорадным и жестоким к людям? Прости, Господи, что не вмешался и не объяснил. Только, что бы я сказал? «Папаша, забирай свое бабло и катись к чертовой бабушке в свой тир?». Но это только усугубило бы ситуацию.

Папа с сыном сели на скамейку аттракциона. Папа долго искал, куда деть портфель с документами и, в конце концов, зажал его между ног. Не самый лучший вариант, но все же. Сын не мог сдержать своего нетерпения, а отец — недоумения. Он все еще продолжал боязливо поглядывать наверх, где на конце столба располагалась небольшая платформа, предназначенная для того, чтобы скамейка ненароком не вылетела туда, куда не требуется.

— Будьте добры, пристегните нас покрепче, — попросил отец оператора. — У меня костюм из гладкой ткани, а у сына свитер из синтетики. Мало ли, выскользнем, когда вы запустите аттракцион.

— У нас еще никто не выскальзывал, — отнюдь не дружелюбно буркнул оператор. — Если выскользнете, то будете первыми, войдете в Книгу рекордов Гиннеса. Ну, готовы?

В ответ закивали головой: сын — с улыбкой, папа — с интеллигентной ухмылкой, мол, ничего особенно не происходит, и не такое видали, и этот ваш затрапезный парк аттракционов далеко не Диснейленд, но цены все равно зашкаливают.

Все шло своим чередом.

«Х*якс», — по обыкновению прошептал сам себе оператор, дергая рычаг и нажимая кнопку.

Раздался гул двигателя, что-то засвистело, скамейка начала медленно подниматься наверх.

— Круто, папа! — кричал сын.

Папа молчал. По его лицу было видно, что ничего крутого лично для него в происходящем нет. Более того, он был уже готов заплатить за то, чтобы аттракцион остановили, скамейку опустили вниз и сняли его, заплатить немало — в два, три, четыре, пять, десять, пятнадцать раз больше, чем за билет. Но даже если бы он решился попросить об этом, то не успел бы и слова вымолвить — скамейка с самого верха со свистом рухнула вниз. Мгновение — все происходит стремительно. Стоя внизу, кажется, что ничего страшного, что совсем не высоко. Даже не понятно, за что дерут деньги и где они, эти самые острые ощущения. Обычные самые ощущения: чувство высоты, скорости, невесомости, полета, скрип механизмов и оголтелые вопли детей, доносящиеся с соседнего аттракциона.

— Ааа, круто! — кричал сын.

— Бл*дь, бл*дь, бл*дь, — орал отец. — Е**ные в рот, бл*дь! Бл*-бл*-бл*!

Его интеллигентность и внешняя невозмутимость вдруг бесследно испарились, будто их и не было вовсе. Господи, как меняются люди, попадая в несвойственную им среду, условия, ситуации. Все переворачивается с ног на голову: слабые становятся сильными, сильные — слабыми, умные — глупыми, тупые — интеллектуалами, застенчивые — решительными.

Скамейка ненадолго задержалась внизу, перед тем как снова взмыть наверх.

— Круто, папа, круто, а-а-а! — продолжал кричать сын. — Как же это круто!

— Бл*-бл*-бл*, — вторил ему отец, выкатив глаза, тяжело дыша, дрожа и стараясь не выронить свой несчастный бесценный портфель.

Спокойствие было недолгим: скамейка с ускорением рванула наверх и задержалась там.

— Снимите меня, бл*дь, отсюда! — в безумии орал отец. — Ох**ли совсем? Кому, бл*дь, сказал? О-о-о-о! Бл*-бл*-бл*!

Скамейка с ускорением рванула теперь уже вниз, засвистели тормоза. Скамейка слегка дернулась, гул двигателя смолк, раздался негромкий щелчок — разблокировались крепления.

— Бл*дь… — с облегчением выдохнул отец.

— Папа, папа, так круто! А-аа! Давай еще разок, папа, ну, пожалуйста, давай еще разок! Ну, я очень тебя прошу, папочка, ну, пожалуйста!

— Х*ли я еще в жизни сяду на это… — поймав себя на том, что содержание его речи не совсем гармонирует с внешним образом и присутствием вокруг несовершеннолетних, отец громко откашлялся. — Сынок, пойдем в тир. Мы же собирались туда. Я научу тебя стрелять по мишеням. Или хочешь мороженого? Быть может, хочешь мороженого?

Господи, признаюсь честно: я бы от мороженого в тот момент не отказался.

Как и оттого, чтобы пострелять в тире. Ничего кровожадного, просто интересно. Пиф-паф. Но моим уделом была крапива и лебеда. За аттракционом-катапультой была уже целая гора надерганных сорняков. Она наверняка была видна оттуда, сверху, и пейзаж отнюдь не украшала.

— Это еще ничего, — видя мое удивление, лениво прокряхтел Павел, когда отец и сын ушли дальше, к тиру. — Самое страшное, когда бабы на аттракцион залезают. Тяпнут малость в кафе и сюда, типа смелые они, нах*й. Сядут в раскоряку, подлетают наверх, орут, аж страшно становится, и матом, и просто дерут горло. Орут, что юбки задираются, руками держат, а нужно за перила держаться, кому говорят. Пару раз по морде получал от них.

— За что?

— За то, что якобы о чем-то не предупреждал.

Мои глаза вновь скользнули по табличке, гласившей: «Аттракцион предназначен для детей старше пяти лет».

IV

— И нах*ра ты расх*рачил эту х*ровину? — мама мальчика лет трех или четырех курила, прислонившись к ограждению и с недоумением смотрела, как ее сын разбирает по частям игрушку, большую бабочку, которую нужно было везти за собой, как тележку, тогда бабочка махала крыльями и издавала какие-то нечеловеческие стоны.

То, что капля никотина убивает лошадь — чистейшей воды правда. Но эту мамашу с цигаркой, судя по ее габаритам, никакой никотин в жизнь не взял бы. Ребенок изредка поднимал голову и глядел на то, как мама делает очередную нервную затяжку и выпускает из носа колечками дым.

Я стоял и тоже на это смотрел. Это был мой второй день в костюме хомяка. Первый день прошел в каком-то безумном водовороте — наверное, был я не хомяком, а белкой в колесе. А еще за день до этого директриса вызвала меня к себе и поставила перед фактом: мол, не нужно им столько разнорабочих в сезон — сколько столько, если я был один-одинешенек в парке? — и выхода другого нет, как увольнение по собственному желанию, причем, сейчас же, незамедлительно. Мгновенно пропало желание думать о выдернутых сорняках, высаженных кустарниках, убранном мусоре, прочищенных канавках в парке. На первый план вышли эмоции.