На следующее утро она позвонила Джейми так рано, как только допускали приличия: по ее мнению, это было девять часов. Изабелла соблюдала этикет телефонных звонков: звонок раньше восьми утра мог быть сделан только в крайних обстоятельствах; между восемью и девятью звонить неприлично; а дальше можно спокойно звонить до десяти вечера — правда, позвонив после половины девятого, нужно извиниться за поздний звонок. А после десяти часов снова наступает время для звонков в крайних обстоятельствах. Подойдя к телефону, следует назваться, если это возможно, но только после того, как вы сказали «доброе утро», «добрый день» или «добрый вечер». Она признавала, что эти условности не очень-то соблюдаются другими — и, как она заметила, Джейми тоже: когда она позвонила в то утро, он ответил кратким «да».

— Не очень-то приветливо звучит, — укорила его Изабелла. — И откуда мне знать, кто вы? Слова «да» недостаточно. А если бы вы были слишком заняты, чтобы разговаривать, вы бы сказали «нет»?

— Изабелла? — спросил он.

— Если бы вы мне представились, я бы, в свою очередь, сделала бы то же самое. И тогда ваш последний вопрос был бы не нужен.

Джейми рассмеялся.

— И долго это будет продолжаться? — спросил он. — Мне нужно успеть к десяти на поезд в Глазго. Мы репетируем «Парсифаль».[35]

— Ах вы бедные, — посочувствовала Изабелла. — Бедные певцы. Какое тяжкое испытание.

— Да, — согласился Джейми. — От Вагнера у меня болит голова. Но мне в самом деле нужно скоро уходить.

Изабелла в двух словах изложила ему свою идею и выслушала его ответ.

— Если вы настаиваете, — сказал Джейми. — Полагаю, это вполне осуществимо. Я пойду вместе с вами, если вы настаиваете. Действительно настаиваете.

Он мог бы быть посговорчивее, подумала Изабелла после того, как повесила трубку, но он согласился, а это главное. Теперь ей нужно позвонить Полу Хоггу на работу, в «Мак-Дауэллз», и спросить, нельзя ли ей его навестить и когда ему будет удобно. Она была уверена, что он не откажет в ее просьбе. Они очень мило пообщались, и если бы она случайно не пробудила в нем печальные воспоминания, вечер, который они провели вместе, был бы совсем приятным. Он ведь предложил, чтобы она познакомилась с его невестой, имя которой выпало у нее из памяти. Не страшно, пока что ее можно называть просто «невеста».

Изабелла позвонила в десять сорок пять — время, когда, по ее представлениям, те, кто ходит на службу, пьют утренний кофе. Когда она набрала номер Пола, это подтвердилось.

— Да. Я уже в офисе, и на столе передо мной «Файнэншл таймс». Я должен читать эту газету, но не читаю. Я смотрю в окно и пью кофе.

— Но я уверена, что вы одновременно принимаете важные решения, — сказала она. — И одно из них — позволите ли вы мне снова взглянуть на вашу Блекэддер. Я хочу попросить ее написать для меня картину, и мне подумалось, что неплохо бы воскресить в памяти ваш вариант.

— Разумеется, — ответил он. — Кто угодно может на нее посмотреть. Она все еще на выставке, которая продлится еще неделю.

Изабелла растерялась. Конечно, ей следовало позвонить в галерею, чтобы узнать, открыта ли еще выставка, а если да, то подождать, пока он заберет свою картину.

— Но в любом случае было бы очень приятно вас увидеть, — очень кстати сказал Пол Хогг. — У меня есть еще одна картина Блекэддер, которую вам, быть может, захочется увидеть.

Они договорились о встрече. Изабелла придет завтра вечером, в шесть. Пол Хогг заверил ее, что счастлив будет познакомиться с молодым человеком, который придет вместе с ней. Изабелла сказала, что он очень интересуется искусством и ей бы хотелось, чтобы они познакомились. Конечно, это вполне удобно, повторил Пол.

Как легко, подумала Изабелла. Как легко иметь дело с людьми, у которых такие хорошие манеры, как у Пола Хогга. Они умеют обмениваться любезностями, благодаря чему жизнь идет так гладко. Собственно, для этого-то и существуют хорошие манеры. Их изобрели, чтобы избегать трений между людьми. Если бы каждая сторона знала, что следует делать другой, не возникали бы конфликты. И это срабатывает на любом уровне — от самых мелких сделок между людьми до отношений между странами. В конце концов, международное право — это просто система хороших манер в государственном масштабе.

У Джейми хорошие манеры. У Пола Хогга хорошие манеры. У механика, владельца маленького гаража в переулке, где обслуживают ее автомобиль, которым она редко пользуется, идеальные манеры. А вот у Тоби плохие манеры. Это проявлялось не внешне (он ошибочно полагал, что главное — внешний лоск), а в отношении к другим. Хорошие манеры находятся в прямой зависимости от нашего внимания к другим: к окружающим нас людям нужно относиться со всей серьезностью, стараясь понимать их чувства и нужды. Некоторые люди, эгоисты, не склонны этого делать, и это всегда заметно. Они нетерпеливы с теми, от кого, по их мнению, нет никакой пользы: со старыми, больными, ущербными. А вот тот, у кого хорошие манеры, всегда выслушает таких людей и проявит к ним уважение.

Как недальновидно мы себя вели, прислушиваясь к тем, кто утверждал, будто хорошие манеры — это буржуазный предрассудок и они больше никому не нужны. Разразилась нравственная катастрофа, так как хорошие манеры — краеугольный камень цивилизованного общества. Хорошие манеры были способом передать сообщение, важное с нравственной точки зрения. Таким образом, целое поколение утратило жизненно важный кусочек общей картины мира, и теперь мы наблюдаем результаты: общество, в котором никто никому не станет помогать, никто никому не посочувствует; общество, в котором агрессия и бесчувственность сделались нормой.

Изабелла одернула себя. Такое направление мыслей хотя и было правильным, заставило ее почувствовать себя старой. Старой, как Цицерон, воскликнувший: «О temporal О mores!»[36]И этот факт сам по себе демонстрировал коварную подрывную силу релятивизма. Релятивизму удалось забраться под наши нравственные покровы и проникнуть глубоко внутрь, и Изабелла Дэлхаузи, несмотря на весь свой интерес к философии морали и отвращение к позиции релятивистов, на самом деле смутилась, оттого что ей в голову пришли подобные мысли.

Она должна прекратить эти размышления об этике воображения и сосредоточиться на более важных сейчас вещах — таких, как просмотр утренней почты, с которой прибыли статьи для «Прикладной этики», и выяснение, почему этот бедный мальчик Марк Фрейзер упал с галерки и разбился насмерть. Но она знала, что никогда не откажется от философствования, — таков уж ее жребий, и она может лишь принять его. Она настроена на другую станцию, нежели большинство людей, и ручка настройки сломана.

Изабелла позвонила Джейми, забыв, что он уже сидит в поезде, направляющемся в Глазго. Подождав, пока умолкнет его автоответчик, она оставила свое сообщение: «Джейми, я позвонила ему, Полу Хоггу. Он будет рад видеть нас завтра у себя в шесть. Я встречусь с вами за полчаса до этого в баре „Винсент“. А еще, Джейми, спасибо за все. Я в самом деле ценю вашу помощь. Большое вам спасибо».