Да, с Моцартом у них не все очевидно: конфет «Моцарт» полно, майки с ним, всякое такое. Но вот на Hoher Markt – там рядом еще некие Римские древности – есть часы типа пражских на ратуше: художественные, с фигурками. Построены, правда, уже при модерне, 1912–1914, получился этакий сецессионно-барочный гибрид, стили вполне уместно смешиваются. Там каждый час тоже отмечен своим персонажем, существенным для Вены. Первым идет – должен идти, если часы по этой части не сломались, в чем уверенности нет, – сгинувший в Вене Марк Аврелий. В полночь список замыкает Meister Joseph Haydn. Имеются Эжен Савойский, Карл Великий, Вальтер фон Фогельвейде, император Максимилиан I. Причем значимость была установлена, когда часы строили, то есть в начале XX века. Ну а Моцарта в списке нет, он присутствует лишь в виде менуэта, сопровождающего появление Марии-Терезии. Похоже, они относят его примерно к Штраусу, Иоганну. У них три городские поп-иконки: Моцарт, этот Штраус и императрица Сиси (про нее уж в «Википедию», а я не буду).

Словом, поскольку это был первый опыт из семи, то я не слишком-то понимал, на что именно мне следует обращать внимание. Конечно, никакое прошлое меня тут не накрыло, реакции были сиюминутными и нейтральными. Да, все это для меня в новинку, но ничего специального не отозвалось. Если какое-то не так что недоумение, но настороженность и возникла, то была связана только с самим этим фактом, то есть была произведена внутри понятной части организма. Что касается мыслей, то они как раз закручивались на саму Вену.

По другую сторону туннеля было почти пусто. Низкий выход, дорожка между двумя травяными откосами. Среди травы имелись одуванчики и еще какие-то мелкие цветы, вроде хризантем, тоже желтые. Дальше высилось большое кубическое здание синего цвета. Ну и все. Дальше идти не хотелось. Впрочем, трава и цветы приятно пахли и еще теплый, уже совсем теплеющий ветер. Итак, я тут никогда не был, но принципиальных изменений во мне не произошло, при всей ответственности к самому факту появления там, где никогда не был. Никакая часть моей сущности не всплыла глубоководным левиафаном. Впрочем, это все же была Вена в ее протяженности, так что какой-то чистой новизны добиться не удавалось: какая-то инерция протяженности существовала. Но возможна ли вообще ситуация, где не было бы никакой связи со всеми предыдущими? Даже если в космос полетишь, так ведь и там инерцию обеспечит какой-нибудь запах обшивки, высаживайся хоть на Марсе.

Другое дело, что память тут не вмешивалась. Можно было бы составить длинный список того, чего тут уже нет и что держалось только по инерции, истаивая в памяти: пока еще помнишь, какие слова и имена существуют, а если удастся дописать до конца, если станешь дописывать, то они станут постепенно уменьшаться, печатаясь все более слепым, обесцвечивающимся шрифтом.

Но я-то все равно оставался тут протяженным – в какой-то иной форме, без принципиальной новизны. Надо полагать, моя связность теперь была обусловлена уже самой Веной, по крайней мере – ее метрополитеном. Ну, куда ни доедешь, там сначала будет U-станция, а они похожи, так что прежняя жизнь доставлена и сюда, метро сделало тебе непрерывность.

Но тогда связность можно понимать и так, что вообще-то ты не более чем призрак, бесплотная тварь и фантом. Пустая газообразная субстанция – если ничто ее ни к чему не привязывает. А иначе – оформляется чуть ли в виде метрополитена, города; даже непонятно, кем бы ты без них вообще был, хотя ведь все-таки как-то был бы. Не всюду же есть метрополитены, собственно. Но вот субстанция почему-то не рвалась установить свое доминирование в природе. Я же ей, по факту, предложил это сделать, а она почему-то не хочет. В результате это мне приходится вписывать себя в новое место, а его – в себя.

Конечно, из памяти уходили, предполагали уйти вовсе не все штуки и люди, некоторых людей это не касалось, ну так они для меня находились по другую сторону любых обстоятельств. Вообще, в этих людях ничего бы не изменилось, если бы они вдруг сделались венцами. Да, по дороге обратно, точнее – к следующей конечной, я вспомнил, что в прошлый раз как-то особенно запомнилась станция «Friedensbrücke»: пустая, совершенно пустая станция, через которую только и следует переходить на тот свет. Будто она нигде, хотя возле канала и неподалеку от центра. Так вот, выяснилось – ради этого на ней и вышел из метро по дороге – да, в прошлый раз просто было воскресенье. Причем сумеречное, дождливое. Это хорошо, что я ее тогда увидел такой, потому что она оживленная, забитая снующим туда-сюда – то есть в обоих направлениях – народом. Потому что теперь среда и светит солнце.

Хюттельдорф – на другом конце той же зеленой ветки – тоже оказался пересадкой на электрички. Впрочем, я поехал туда не по прямой, потому, что прямой она как раз не была, а сильно заворачивала в центр. Я срезал эту петлю, выйдя на «Spittelau» – следующей от Heiligenstadt’а станции, и перейдя на U6. Доехал до «Längenfeldgasse», перешел снова на U4, а там уже и рядом. Заодно удостоверился, что U6 действительно работает без контактного провода, токосъемники у поездов сверху, как у трамвая. Забыл только выяснить, пачкаются ли беленые стены станций этой линии. И на U4 это тоже не выяснил, там станции выглядят похоже, все тот же оттовагнер. Но и там об этом снова забыл. Потому что задумался: если эта U6 такая трамвайная, так, что ли, трамваи по ней и ходят? То есть цепочка вагонов длиннее, но это обычные трамвайные вагоны, красной модели?

Но вот и Hütteldorf, причем он даже Hütteldorf-Hacking. Здесь все было не похоже на Хайлиген, тут вокруг уже была прекрасная природа. Внизу была долина реки Вена – ничего, что сама она небольшая. Тут она уже не задавлена набережной, а среди природы. Слева горы, справа горы, воздух прозрачен, все цветет легким весенним цветом – желтеньким, розовым, белым, фиолетовым. Солнечно. Горы – чуть поодаль, по обе стороны реки. Коттеджи по одну сторону, да и по другую вроде тоже. Но вокруг станции были еще какие-то служебные здания, поэтому туда идти было лень, а на другую сторону Вены перекинут мост, в прозрачных стеклах, на которые прилеплены черные европтицы, примерно как на паспортах, – чтобы было понятно, что тут стекло. Река в этот раз была более-менее заполнена водой, которая вполне энергично бежала, создавая даже буруны под мостом. Солнце светит, станция белая – ну, они тут все белые, но эта как-то еще и сияла под безоблачным небом.

На том берегу под мостом обнаружилась автобусная остановка и, возле нее, непонятная круглая будка. Ротонда, огороженная забором, тоже круглым. Это, как выяснилось, глядя сверху, был просто писсуар. А вот если дойти до конца моста и обернуться, то последовательно видны мост, здание вокзала, различные малоинтересные постройки, гора, и – на самой горе – церковь с золотым куполом. Несомненно, это и был Штайнхоф (я видел его на картинке, но не соотносил с конкретной местностью), то есть это снова был оттовагнер, причем – из самых главных. Медь и каррарский мрамор. Медь позолочена, мрамор – чисто рафинад.

Но туда я не пошел. Это далеко, еще и в гору, которая тоже не маленькая. Да и день был отведен на другие дела. Кроме того, к горе явно можно добраться – если возникнет желание – как-то иначе, например на трамвае. Он там должен проходить гораздо ближе к горе, чем метро. 49-й, что ли, номер – вроде так, у него есть остановка у Фолкстеатра, возле пансиона, и я запомнил Hütteldorf как его конечную. А вот оттовагнеры меня тут просто точечно приклеивали к городу или, уж и не знаю, склеивали мои отдельные венские части. Где ни окажешься – там непременно оттовагнер.