— Слушаю, — сказал Генри. Его раздражение куда-то исчезло, уступив место любопытству. Он не знал, что именно ему хотелось бы услышать, но ждал этого с нетерпением.

Мисс Силвер на секунду оторвалась от своего вязания.

— И эта дата дает серьезную пищу для размышлений, капитан Каннингхэм. Альфред Мерсер и Луиза Кьеза Энкетелл поженилась семнадцатого июля тысяча девятьсот тридцать пятого года.

— Что? — проговорил Генри.

— Семнадцатого июля, — повторила мисс Силвер. — На следующий день после убийства мистера Эвертона.

— Что? — сказал Генри.

Спицы мисс Силвер замелькали снова.

— Подумайте об этом, капитан Каннингхэм. Как я уже сказала, здесь есть над чем подумать.

— На следующий день после убийства? Но ведь они больше года работали у него и все это время считались семейной парой.

Мисс Силвер поджала губы.

— Безнравственность не знает социальных границ, — проронила она.

Генри давно уже вскочил и стоял у самого стола, нависая над мисс Силвер.

— На следующий день, — повторил он. — Но что это может значить?

— А что это по-вашему может значить, капитан Каннингхэм?

Генри уже привел свои мысли в порядок. Дело принимало скверный оборот. Он выглядел всерьез встревоженным, когда медленно произнес:

— Жена не обязана давать показаний против мужа.

Мисс Силвер кивнула.

— Совершенно верно. В этом случае закон рассматривает жену и мужа как одно целое, а человек не обязан свидетельствовать против себя самого. Впрочем, поскольку он может сделать добровольное признание, то и жена может добровольно дать показания против мужа. Закон, с позволения сказать, вообще ведет себя исключительно непостоянно в отношении супругов. Он рассматривает их как одно целое в случаях, подобных этому; весьма ловко увеличивает ставку подоходного налога, взимая его с их суммарного Дохода, как с одного человека, но, когда дело доходит до налога на наследство, рассматривает их уже порознь, ухитряясь ободрать оставшегося в живых супруга как липку.

Всего этого Генри уже не слышал. Его мысли были целиком заняты Мерсерами.

— Значит, ее не могли принудить давать против него показания. Похоже, он чертовски спешил заткнуть ей рот.

Мисс Силвер снова кивнула.

— Очень на то похоже. И я была бы вам очень признательна, капитан Каннингхэм, если бы вы вернулись в кресло. Трудно разговаривать с человеком, который, скажем так, возвышается.

— Прошу прощения, — сказал Генри усаживаясь.

— У меня есть племянник, — заметила мисс Силвер, деловито работая спицами, — шести с лишним футов росту. Думаю, не сильно ошибусь, предположив, что и у вас такой же. Так вот, мне приходится постоянно ему напоминать, что крайне утомительно общаться с собеседником, который, скажем так, возвышается. Однако вернемся к Мерсерам. Разумеется, столь скорой женитьбе могут быть и другие объяснения, но первым, безусловно, приходит в голову то, что Альфред Мерсер хотел быть уверенным, что никто не сможет заставить его сообщницу давать против него показания. Однако, приняв это предположение, вам придется сделать из него весьма зловещие выводы. — Она отложила вязание и посмотрела Генри в глаза. — Учитывая дату женитьбы.

— На следующий день после убийства.

— Да. Но не только это, капитан Каннингхэм. Нельзя просто так прийти в мэрию и зарегистрировать брак. Сначала нужно подать заявление.

— Ах да, конечно. Только я не знаю, за сколько времени нужно его подавать.

— Между подачей заявления и регистрацией брака должно пройти не менее одного полного календарного дня. Мерсеры поженились в среду семнадцатого июля. Таким образом, заявление они должны были подать не позднее понедельника, пятнадцатого. Между тем мистер Эвертон был убит лишь вечером вторника, шестнадцатого. И, если женитьба действительно была задумана как своего рода прикрытие, приходится сделать вывод, что убийство было спланировано по крайней мере за тридцать шесть часов до того, как произошло в действительности, и не имело ничего общего с внезапной ссорой, приступом ярости или мгновенным помутнением рассудка. Лично мне в голову приходят слова «злой умысел». Вам, думаю, тоже. Вы меня понимаете, капитан Каннингхэм?

Генри понимал. И схватился за голову, потому что видел то, что ускользнуло от внимания мисс Силвер. Он видел море грязи, которое непременно польется из дела Эвертона, стоит снова его открыть, и он видел Хилари, не задумываясь бросающуюся в это море, чтобы выпачкаться в нем с головы до ног, — победоносную и торжествующую Хилари, потому что она оказалась кругом права, а он с самого начала ошибался. Еще он понял, что решительно не в состоянии поверить в невиновность Джеффри Грея. Он просто не представлял, как такое возможно. Даже если Мерсеры действительно были замешаны в убийстве, и Альфред Мерсер женился лишь затем, чтобы обезопасить себя от показаний сообщницы, это лишь ухудшало положение Джеффри Грея, поскольку делало убийство преднамеренным, а не случайным результатом неуправляемой вспышки гнева, ослепившей лишенного наследства племянника, как считал раньше Генри, как считали присяжные — да практически все, кто был знаком с этим делом. Если же убийство было преднамеренным… Он содрогнулся от ужаса при одной мысли, сколько боли и унижения придется еще вынести Марион и Хилари, если это будет доказано.

Некоторое время мисс Силвер молча за ним наблюдала. Наконец она произнесла:

— Итак, капитан Каннингхэм? Вы хотите, чтобы я продолжала расследование? Решать вам.

Генри поднял голову и твердо посмотрел на мисс Силвер. Он ни за что не сумел бы ответить, как и почему он принял это решение, но он его принял.

— Я хочу, чтобы вы продолжали, — сказал он.

Через пять дней, в течение которых Хилари не отходила от нее ни на шаг, Марион Грей вышла на работу. Приблизительно в это же время Жак Дюпре писал своей сестре в Прованс:

«Видел сегодня на улице Марион. Это невыносимо: она похожа на застывшую тень».

Впрочем, Жак был поэт, и он уже давно и безнадежно любил Марион — как это умеют одни только поэты.

Хилари пыталась настоять на более длительном отдыхе, но тут же отступилась, услышав слова Марион:

— Не останавливай меня, Хилари. Если я остановлюсь, то умру. А если я умру, у Джефа не останется ничего.

Именно эти слова и стали главной причиной, по которой спустя неделю после первой своей поездки, закончившейся неудачей, Хилари снова оказалась в Ледлингтоне. Не собираясь задерживаться на этот раз до темноты, она выехала из Лондона в половину десятого и прибыла в Ледлингтон, имея в запасе добрую часть утра и целый день, не говоря уже о вечере — правда, Хилари очень надеялась, что до этого не дойдет и миссис Мерсер найдется гораздо раньше. Перстень тетушки Арабеллы был успешно заложен, и Хилари ощущала себя настоящей капиталисткой с кошельком, битком набитым четырьмя фунтами, десятью шиллингами и шестью пенсами. На всякий случай она взяла их с собой все, справедливо полагая, что едва ли кто согласится отдать велосипед напрокат совершенно незнакомому человеку, не потребовав с него залога. По правде сказать, подобная сделка представляется продавцам столь сомнительной, что даже залог не всегда способен их убедить. Хилари потерпела неудачу в трех магазинах, торгующих велосипедами, прежде чем натолкнулась на исключительно приятного и отзывчивого молодого человека, который не только снабдил ее велосипедом, но буквально завалил информацией о коттеджах, расположенных между Ледлингтоном и Ледстоу. Над его веснушчатым лбом раскачивалось сантиметров десять идеально вертикальных светлых волос, и более дружелюбного существа Хилари еще не встречала. Он, правда, не припоминал, чтобы какие-нибудь приезжие сняли в окрестностях коттедж. «Но это еще ничего не значит, мисс. Я, пожалуй, немного подкачаю заднюю шину. У мистера Гринхау есть коттедж — это будет мили полторы по главной дороге и первый поворот направо, впрочем, он там единственный. Я слышал, он уехал погостить к своей дочери в Лондон. Правда, Фред Баркер говорит, он уже вернулся. Или вот еще мистер Картер построил для своей дочери дом, и все без толку, потому что замуж она так и не вышла, и приходится теперь этот дом сдавать. Это, правда, не совсем коттедж, но вдруг? Потом еще есть миссис Соумизис. Летом они всегда сдают. Сейчас, правда, не совсем лето, да и находится он в полумиле от главной дороги».