Словом, моя жизнь состояла из двух раздирающих чувств: любви к Борису — и раздражения против моего бессмысленного существования как личности, как художницы.

Какое счастье, что Борис меня понимал! Понимал так хорошо, что сам предложил мне ехать в Париж, не дожидаясь, пока он закончит курс. Разумеется, одну он меня никуда бы не отпустил: меня сопровождала мама, которая Борьку просто обожала, да и он ее любил как родную.

Итак, не откладывая в долгий ящик, мы собрались с мамой и уехали в Париж. Шиковать особенно было нам не на что, поэтому путешествовали, экономя на всем, а уже в Париже поселились в отеле очень дешевом, где в номере стоял до того крошечный стол, что я там едва помещалась со своими альбомами и карандашами да красками, а маме места вовсе не было. Впрочем, для нас и это было дорого, мы знали, что квартиру снять дешевле и первые три дня только и делали, что ходили и ее искали (под дождем!), возвращаясь в отель поздно вечером.

И вот наконец нашли — недалеко от Монмартра. Повесили лампу, поставили для меня большой стол… Удобно было также то, что Академия де ля Гранд Шомьер, куда я хотела ходить на уроки, находилась рядом.

Штудии выходили дороговатые — 46 франков, занятия шли с восьми утра до двенадцати, от пяти вечера и до семи. Не сказать, что я была ими довольна. Правда, часов для рисования здесь было больше, чем у Браза, но системы рисования никакой. Профессора (Симон и Доше) приходили только два раза в неделю, обойдут всех наскоро — и конец. Уровень знаний был очень средний, но класс croquis[7] мне нравился.

Конечно, я таскалась на всевозможные выставки, ведь Париж бурлил от наступления нового. Уже Мане и Моне, Сислея, Дега, который меня особенно привлекал и восхищал, вообще всех импрессионистов готовы были сдать в архив, но современные течения в живописи меня, скорее, отталкивали, чем привлекали. К постимпрессионистам — Гогену, Ван Гогу, Сезанну — мое отношение было двойственным, но «фовисты»[8] — Матисс, Дерен, Руо, Марке, Фламинк — казались ужасными и уродливыми.

* * *

Ирка все Анины мучения и Димины метания, конечно же, отлично знала и понимала. Да такая прирожденная блудница, как она, трепет мужчины через стенку ощутит, а ведь жена, как известно, не стена, отодвинется. Но Ирина надеялась зря — Аня не собиралась отодвигаться и эти прогулки не отменяла ни под каким предлогом, даже если поднималась температура или прихватывало сердце. Кстати, именно тогда у нее начало болеть сердце — все сильнее и сильнее. Но и кое-какую пользу принесли эти прогулки — Аня научилась держать себя в руках и не поддаваться на провокации. А уж Ирка была на такие провокации великим мастером…

Потом, позже, уже через много лет, когда память об Ирине вроде бы должна была прочно сгладиться, Ане попалась в руки интереснейшая книжка про энергетических вампиров, которых мы встречаем на каждом шагу, только не знаем об этом. Оказывается, такие вампиры бывают двух видов: лунные и солнечные. Лунные — это все наши несчастные подружки или соседки, которые то и дело бегают к нам жаловаться на судьбу и незаметно кушают нашу жалость-энергию, как печенье к чаю. А солнечные — это скандалисты и скандалистки, которых хлебом не корми — дай непременно вывести человека из себя, и если для этого надо его обдуманно оскорбить или унизить самым страшным образом — они пойдут и на это.

Ирка знала, что для Ани деньги — больной вопрос. Дима по сути своей был безмятежный транжира: не передать, сколько раз в жизни Аня давила возмущение, когда, отправившись в магазин за колбасой или еще чем-нибудь там, он возвращался с букетом роскошных роз, истратив на них остатки денег и совсем не думая, что до зарплаты жить еще неделю. Но она лучше бы язык себе откусила, чем обидела мужа, а потому приучила себя выдавать ему денег только от и до. Опять же — розы покупались из любви к ней! Эта сладкая мысль помогала ей сдерживаться и ничем не упрекать Диму. Но когда Ирка начинала канючить о деньгах, которые дешевеют день ото дня, Аня взрывалась, как граната с вырванной чекой. Запальчиво объясняла, какая это огромная сумма — тысяча долларов, если распорядиться ею с умом, положить в банк под проценты, благо банков сейчас развелось — не то что раньше! А лучше всего — поступить в торговый институт, ведь раньше Ирка работала продавцом.

— Оно неплохо бы, — бормотала Ирина. — Только я не поступлю. У меня с математикой плохо, да и физику никогда не сдам.

— Да, — поддакнула Анечка, — и пишешь ты с ошибками.

Что было, то было — подписывая договор, Ирка умудрилась даже в своей фамилии, Богданова, сделать две ошибки: Багданава. Дичь собачья! Договор пришлось переделывать, конечно, и только потом Аня поняла, что Ирка даже это сделала нарочно: чтобы вызвать у нее взрыв возмущения — и накушаться вдосталь. Вернее, напиться, насосаться — как и полагается вампиру.

— Ага, с языком у меня тоже плохо, — жалобно вздыхала Ирка, зная, что у Димы, который не разбирает ни слова — так стучит-колотится у него в висках кровь! — а ловит само звучание ее нежного голоса, слезы наворачиваются сейчас на глаза от жалости к ней, несчастной красавице, которая всецело зависит от щедрости злой, жадной, сухореброй бабенки, судя по голосу — типичной электродрели. И это его жена… Ну какой нормальный мужик не возмечтает в такую минуту махнуть не глядя?

Ирина продолжала певуче тянуть, надрывая Димино сердце, как надрывала его любимая ария Лючии де Ламермур, в которой он не разбирал ни слова — все-таки поется по-итальянски! — а слышал только переливы звука:

— Нет, в торговлю я не пойду. Вот выучиться бы на косметичку! Они такие деньжищи гребут — не счесть. И у меня получилось бы, все говорят, что у меня руки ласковые. И они красивые, правда же?

Тут Ирка выставляла вперед свои длинные пальцы, суживающиеся к миндалевидным ногтям, как у красавиц Боттичелли. Аня же в карманах покрепче сжимала в кулачки худенькие, простенькие пальчики с коротко подстриженными, какими-то девчоночьими ноготками и скрипела — почему-то она начинала скрипеть только в присутствии Ирины:

— Ну, знаешь! В косметических салонах люди тоже небось не с улицы — все с медицинским образованием, не институт, так хотя бы техникум. Вряд ли тебя возьмут туда только за красивые глаза.

— Ой, — нежно пела Ирка, обратив на Аню свои удивительные сапфировые, а может, берилловые очи, — вы правда считаете, что у меня красивые глаза? А я думала, что не нравлюсь вам…

О боже мой! Ну черт побери!

А ее обморок?! Во время одной из прогулок, когда сели на лавочку отдохнуть, Ирка вдруг застонала, откинулась на спинку…

Аня в первое мгновение дико перепугалась — не за нее, понятное дело, а за ребенка! — и метнулась куда-то, сама не зная куда, к телефону, что ли, «Скорую» вызывать, хотя какой мог быть телефон посреди Уссурийского бульвара (вечерние выгуливания Ирины, за безлюдностью, происходили именно там)? Вообще с автоматами в Хабаровске в ту пору была большая напряженка. Наконец Аня решила вернуться и попытаться привести Ирину в чувство своими силами. А может, инстинкт самосохранения проснулся? И вот, неожиданно оказавшись рядом со скамейкой, она узрела в бликах лунного света Ирину практически в объятиях ее, Аниного, родного и любимого мужа.