— А какая я?

— Ты? — Он улыбнулся. — Немножко похожа на мою жену… Ту, из юности… Но только немножко… Она тоже волосы так делала… А вообще ты такая… открываешься и всё очень переживаешь, и если любишь, то… любишь. Правильно?

— Правильно, наверно. Но мне не кажется, что я сильная.

— Тебе и не должно казаться. Ты-то думаешь все время о своей слабости, ругаешь себя наверняка. Да?

— Да…

— Слушай… Приезжайте с Варей ко мне на дачу, в воскресенье, не в это, а через одно. У меня будет небольшой вечер… Женечкин день рождения… — Он за две секунды сделал несколько очень разных и очень смешных рож, показывая, как он счастлив, боится и ждет этого дня. Я пожалела, что Варька не видит. — Ну это так, повод… Очень разные люди и очень хорошие, интересные, всякие… Будет мама. Она любит справлять мой день рождения не с родственниками, а с моими друзьями, у нас так заведено с детства. Некоторые даже не знают, по какому поводу пришли, я не всем говорю, что на день рождения зову. Мама так радуется, глядя на моих друзей, для нее это самый лучший подарок. Сын мой будет.

— А?.. — Я хотела спросить и закрыла рот.

— Спрашивай, спрашивай, ты же должна когда-то это спросить. Мой друг, да? Будет ли он? И кто он?

— Жень, ты можешь не говорить.

— Почему… У меня, кажется, очень похожая на твою история. Мы тоже вместе двенадцать лет. То есть я вместе с ним. А он еще и с другими. Ой. Давай не будем сегодня плакать, а? — Он засмеялся. Сначала одним смехом, потом другим — тоненьким, потом хриплым, потом заухал, как две совы — высоко и низко. — Вот так.

— Ты мне ужасно нравишься.

— Я еще не так могу. Показать?

Я засмеялась.

— Покажи.

Он взял мою руку и поцеловал ее. Я ее не отнимала. А он не выпускал.

— Я не понимаю, — сказала я.

— И я не понимаю, — ответил Женя без улыбки.

К счастью, пришла Варя.

Когда мы прощались, Женя поцеловал Варю и меня. Меня — в руку, в щеку и в мочку уха.

— Лен, может, я заболел? Или чокнулся? — он смеялся, но глаза были абсолютно серьезны.

— Ты просто очень хочешь стать крестным.

Он вздохнул.

— Наверно. Ты обещала.

— Да. Спасибо тебе.

В такси я обняла Варьку.

— Ну, рассказывай, что ты видела…

Она высвободила руки, чтобы показать.

— Вот такой медведь, мам… Ты не представляешь…

И тут позвонила Ольга.

— Лена, ты помнишь меня?

— Ольга, не шути так. Конечно, помню, с благодарностью.

— Как у тебя дела? Ты ходила к Наталье?

— Да, ходила… Ольга, все так повернулось…

— Помирились? — Мне показалось, что она спросила напряженно.

— Нет, и вряд ли помиримся… Просто я…

Я покосилась на Варю. Не хотелось бы, чтобы она услышала о моей беременности случайно. Она считает меня своей самой лучшей подругой. И она права. Со всеми вытекающими отсюда минусами и плюсами, а также ее правами. Ничего не поделаешь, мы живем вместе и одни с ее рождения. У мамы — Павлик и Игорек, Неля — вообще другая, это она со мной дружит, а я, скорей, по-свински пользуюсь ее дружбой. Виноградов же — всегда был и будет сам по себе, даже в те полтора года, что мы пытались жить вместе, его самая большая просьба при встречах была: «Оставьте меня в покое!»

Я ответила Ольге:

— Тут со здоровьем другое. Ничего плохого.

— Ты беременна, да?

— Ну… да.

— Я сразу поняла. Это прекрасно. Хочешь, я тебя в хорошую клинику, не такую дорогую, как у Натальи, устрою? Все равно тебе придется где-то наблюдаться, сдавать анализы…

— Спасибо, я…

Мне не очень хотелось быть так уж благодарной почти незнакомой мне женщине. Достаточно, что она вроде как имеет теперь право задавать вопросы, получать на них ответы… Я могу, конечно, и врать, жизнь как-то постепенно научила этой тонкой науке, — врать так, чтобы было непонятно, врешь ты или нет, запоминать, кому что соврал, продолжать с той же точки в следующий раз… Я знаю, что, например, Виноградов так живет, всю свою жизнь. Но у него это — в крови, а у меня — приобретенное, вынужденное. Не всё скажешь на работе — иначе будут смеяться, презирать. Далеко не во всём признаешься маме — будет страдать или ругать меня и так далее. Но радости такая жизнь — в клубке вранья — мне не приносит. Поэтому, по возможности, я говорю правду или почти правду, или лучше вообще молчу.

— Спасибо, я подумаю… я еще… гм…

Она меня не так поняла.

— А, прости, ты будешь думать — оставлять или нет?

— Нет, я не об этом. Это не обсуждается, — я опять покосилась на Варю. Она уже нервничала, не понимая, о чем идет речь, и чувствуя, что я пытаюсь говорить обиняками.

— А срок какой? Ты прости, может, не надо сейчас спрашивать тебя… Тебе удобно говорить?

— Я еду в такси с Варей, хочешь, созвонимся позже. Срок — непонятно.

— Конечно, я позвоню. Пока.

Чудная женщина. Она мне сразу показалась чудноватой. Хотя чем? Красивая, ухоженная, уверенная в себе, может быть, слишком. Но она мне так помогла… И дело даже не в том, что она не взяла денег, что называется, за извоз. Ольга почти с самого начала вела себя так, как будто мы были знакомы со школы. Это случается так редко. Наверное, годы жизни с Виноградовым приучили меня не доверять людям.

Я ей звонить не стала, она тоже не перезвонила. Когда уснула Варя, я пыталась снова и снова вспомнить, когда, что и как у нас с Виноградовым было, и снова встала в тупик. Не ветром же и правда задуло…

Надо было звонить ему — а как иначе? Ведь что-то он должен был мне сказать о своем отношении к моему новому состоянию. Или… к нашему?

Часов в двенадцать я позвонила. Дома его не было — ничего себе жаворонок, заваливающийся спать в половине десятого вечера! Так, по крайней мере, он объяснял весь год совместной жизни свое плохое настроение вечером. «Посмотри на часы, мне просто пора спать! Почему у меня настроение? У меня не настроение! Я устал…»

Он ответил не сразу. Я услышала музыку и хорошо знакомый повизгивающий смех. Надо же, оказывается, в мире столько поводов смеяться. А я еще удивляюсь, что мне кого-то предпочли. Я не так часто смеюсь. И не так заливисто.

— Саша, это я.

— Привет.

Я много лет ненавижу этот его чужой, противный голос, которым он разговаривает, когда я и Варя становимся ему не нужны.

— Саша, нам надо поговорить.

— Ой, Лена… Как же ты меня достала! Ну, о чем нам говорить?