Прославленный астроном Насир-эд-Дин (Победа Религии) также заслужил расположение Ала-эд-Дина, который стремился к общению с ним. Однако философ, проживавший в Бокаре, не проявил ни малейшего желания принять его. Ала-эд-Дин поэтому приказал дай-аль-кебиру в Кухистане доставить несговорчивого мудреца в Аламут. Когда Насир-эд-Дин однажды прогуливался в садах в пригороде Бокары, его внезапно окружили какие-то люди, которые, указав на лошадь, заставили его сесть на нее, сказав, что тому нечего бояться, если он будет вести себя спокойно. Астроном напрасно спорил и протестовал, он был уже далеко по дороге на Кухистан, который был в 600 милях от Бокары, прежде чем его друзья узнали о случившемся. Правитель Кухистана извинялся как мог за то, что был вынужден сделать. Философ был отправлен в Аламут, чтобы предстать перед Ала-эд-Дином, и именно в период его пребывания там им была написана прекрасная книга под названием «Наставления Насира» (Аклаак-Насири)[64].

При правлении Ала-эд-Дина произошло следующее событие, которое очень хорошо демонстрирует образ действия ассасинов. Султан Джеллал-эд-Дин, последний властитель Хауризма, хорошо известный своим героическим сопротивлением Чингисхану, поставил эмира Аркана губернатором в Нишабур, который тесно граничил с исмаилитской территорией Кухистаном. В отсутствие Аркана, который потребовался султану, оставленный им вместо себя заместитель совершил несколько разрушительных набегов на Кухистан, разорив области Тим и Кайн. Исмаилиты потребовали возместить ущерб, однако единственным ответом на их жалобы и угрозы со стороны заместителя губернатора стал лишь один из обычных для Востока символичных жестов: навстречу эмиссару он вышел в поясе, за которым была заткнута охапка кинжалов, которые он бросил к ногам исмаилита либо в знак того, что не опасается кинжалов их общества, либо давая понять, что сам может играть с ними по тем же правилам. Однако исмаилиты не относились к числу тех, кого можно было безнаказанно провоцировать, и вскоре после этого трое фидави отправились в Кунжу, где Аркан находился в свите султана. Они подстерегли эмира, когда он вышел за стены города, напали и убили его. Затем поспешили к дому визиря Шерифа аль-Мулька (Благородство Религии) и проникли в его спальню. К счастью, в это время он был на приеме у султана, и убийцы его не застали, а только тяжело ранили одного из его слуг. Затем они отправились на улицы города и, торжественно шествуя, во всеуслышание стали заявлять, что они ассасины. Тем не менее они не смогли скрыться, не поплатившись за свое безрассудство, – столпившиеся жители забили их камнями насмерть.

Посланник исмаилитов по имени Бедр-эд-Дин (Полнолуние Религии) Ахмед между тем держал путь ко двору султана. Он сразу же остановился, как только узнал о том, что произошло, и послал гонца к визирю узнать, следует ли ему продолжить свой путь или вернуться обратно. Шериф аль-Мульк, боявшийся обидеть ассасинов, попросил его продолжить путь и, когда тот прибыл, продемонстрировал ему все свое уважение. Целью миссии Бедр-эд-Дина было получение компенсации за грабежи, совершенные на территории исмаилитов, и передача крепости Дамаган. Визирь пообещал удовлетворить первое требование, ни секунды не колеблясь, и относительно второго требования у него возникло не больше затруднений. Был составлен документ, передающий исмаилитам крепость, которую они жаждали получить на условии выплаты ими ежегодно в королевскую казну суммы в 30 тысяч золотых монет.

Когда дела были улажены, султан отправился в Азербайджан, а посол исмаилитов остался гостем визиря. В один из дней после пышного пира, когда вино, которое они пили в нарушение запрета, ударило им в голову, посол рассказал визирю на условиях конфиденциальности, что среди пажей, слуг, стражников и другой прислуги было несколько исмаилитов, которые были непосредственно вокруг султана. Визирь, приведенный в смятение и одновременно любопытствующий узнать, кто из обслуги представляет опасность, стал умолять посла указать на них и в качестве гарантии, что ничего дурного с ними не произойдет, подарил свой платок. Немедленно по сигналу посланника пять человек из числа обслуживавших палату слуг выступили вперед, признав себя ассасинами. «В такой день и в такой час, – сказал один из них визирю, – я мог бы убить тебя никем не замеченный и безнаказанный. И если я этого не сделал, то лишь потому, что у меня не было приказа от моих повелителей». Визирь, боязливый от природы и еще больше запуганный действием вина, разделся до рубахи и взмолился к их душам, чтоб они сохранили ему жизнь, заявив, что он столь же верный раб шейха Ала-эд-Дина, как и султана Джеллал-эд-Дина.

Как только султан узнал о бесхребетности и трусости своего визиря, он выслал гонца с самыми резкими укорами и приказом без промедления сжечь заживо пятерых исмаилитов. Визирь, хоть и не желал, но был вынужден подчиниться и в нарушение своего обещания отправил пятерых слуг на костер, в котором те сгорели, возликовав, что оказались достойными мучений в услужение великого шейха аль-Джебала. К смерти был приговорен и визирь, допустивший на службу исмаилитов. После этого султан уехал в Ирак, оставив визиря в Азербайджане. Пока он был там, к нему прибыл посланник из Аламута, который, получив аудиенцию, молвил следующее: «Ты отправил пятерых исмаилитов на костер. Во искупление их жизни заплати 10 тысяч золотом за каждого из этих несчастных». Визирь осыпал почестями гонца и приказал своему секретарю подготовить обычную форму документа, которым он обязывался платить исмаилитам ежегодно 10 тысяч золотых, помимо того, что он за них будет вносить в казну султана 30 тысяч. Шериф аль-Мульк после этого был заверен, что он может больше ничего не опасаться.

Вышеприведенная весьма примечательная история основывается на надежном источнике, поскольку рассказана Абу-эль-Фита Низави, секретарем визиря в жизнеописании султана Джеллал-эд-Дина.

Астроном Насир-эд-Дин был не единственным пленником Аламута. Ала-эд-Дин послал как-то просьбу к атабеку Мозаффару-эд-Дину в Фаристан, чтобы тот отправил ему талантливого лекаря. Просьбы из Аламута нелегко было игнорировать, и атабек направил имама Беха-эд-Дина, одного из наиболее известных врачевателей своего времени, в горы Джебала. Знания имама оказали огромную помощь властителю, но, когда лекарь попросил разрешения вернуться к своей семье, выяснилось, что все отпущенные ему дни суждено провести в Аламуте, если только он не переживет своего пациента.

Освобождение имама тем не менее произошло быстрее, чем он ожидал. Ала-эд-Дин, у которого было несколько детей, назначил старшего из них, Рукн-эд-Дина (Поддержка Религии), своим наследником, когда тот был еще ребенком. По мере того как Рукн-эд-Дин взрослел, ему начали выказывать такое же уважение, как и отцу, и расценивать его команды столь же обязательными к выполнению. Ала-эд-Дин был обижен и заявил, что передаст право наследования другому ребенку, однако, поскольку это напрямую нарушало один из принципов исмаилитов, а именно что первое наречение наследником всегда единственно верное, на это никто не обратил внимания. Рукн-эд-Дин, опасаясь за свою жизнь, которой теперь угрожал отец, удалился в надежную крепость, где мог бы ждать времени, когда его позовут на смену. Между тем тирания и капризность Ала-эд-Дина дали повод многим влиятельным лицам вокруг него опасаться и за свою жизнь, и они решили упредить его. В Аламуте был человек по имени Хасан, уроженец Мазендерана, который хоть и не был исмаилитом, имел мерзкую и распутную натуру. Он был объектом ухаживаний со стороны Ала-эд-Дина и соответственно имел свободный и постоянный доступ к нему. На нем был остановлен выбор как на агенте, и завербовать его оказалось несложным. Ала-эд-Дин, чья любовь к кормлению и ухаживанию за овцами никогда не уменьшалась, построил для себя деревянный дом рядом с загоном для овец, в котором он собирался жить после ухода от дел и где он потворствовал своей тяге ко всевозможным излишествам. Хасан из Мазендерана улучил момент, когда Ала-эд-Дин лежал пьяным в этом доме, и выстрелил ему в шею стрелой. Рукн-эд-Дин, который, по слухам, был соучастником заговора, приняв на себя роль кровного мстителя, казнил убийцу и всю его семью, а тела их предал огню. Однако подобный акт показной справедливости не освободил Рукн-эд-Дина от подозрений, и жесткие обвинения в отцеубийстве посыпались на него со стороны матери.