Как оказалось, товарки отправили Луизу в Париж с первой же партией барахла, взятого у пруссаков. Тряпки были дрянные, а самые лучшие, как нарочно, были порезаны, пробиты штыками, испачканы кровью. Луиза ночами стирала да штопала, а днем продавала.

Зато сейчас пошли совсем другие вещи! То серебряный сервиз, — Луиза знала теперь и такое слово! — то старинный золотой перстень, снятый безвестным гвардейцем с пальца самого герцога Брауншвейгского.

Сейчас Луиза и впрямь не управлялась. Война за освобождение всех народов Европы, которую вела республика, все ширилась. Парижские рынки на глазах разбухали от новых, никогда прежде не виданных товаров.

Луиза не раз передавала на фронт просьбы, чтоб прислали ей в помощь хоть кого-нибудь. Но война — работа трудная, каждодневная. Ей все время отвечали одно и то же. Мол, найди себе помощницу сама.

— Так что, пойдешь?

И Анжелика согласилась.

День за днем, прячась от промозглого ноябрьского, а затем и декабрьского тумана в прусские меховые шубки, они призывали парижан совершить самую выгодную в их жизни покупку. Граждане могли за бесценок ухватить отличный казан, который в Гамбурге стоит целых шестнадцать ливров, или совсем уж по смешной цене взять то, чему позавидует и Манон Ролан, — хрустальный набор для индийских приправ.

К вечеру прохожие исчезали в сером тумане. Тогда девушки принимались оплачивать из выручки все, что должны. Деньги уходили хозяину рынка, посыльному от гильдии воров, мсье жандарму, налоговому сборщику местной маленькой, но чрезвычайно влиятельной коммуны и владельцам тележек, возящим товар от рынка до склада и обратно.

Все-таки работали они с выгодой. Анжелика, в общем-то и не державшая ассигнаций в руках, поскольку на Мартинике для нее все было оплачено, оставалась довольна. Она хорошо питалась, сама платила за койку в светлой мансарде с окнами на Сену. У нее даже что-то копилось. Уже на второй месяц набралось целых двадцать шесть ливров. Тогда осторожная Луиза уговорила ее не рисковать и доверить ассигнаты надежной патриотической кассе.

Когда Луиза уходила к своему парню и Анжелика оставалась одна, она доставала из узла черный томик и принималась считать, сколько же здесь денег. Каждый раз у нее выходило по-разному. В какой-то момент девушка переставала верить в реальность таких цифр. Бумаг было немного, но ни одной, мерявшейся меньше, чем какими-то невероятными миллионами, она так и не нашла.

Иногда Анжелика мечтала о том, как придет в банк или предъявит одну такую бумагу — самую маленькую — векселедателю, но ей почти сразу становилось страшно. И еще девушке почему-то все время казалось, что от этих красивых тисненых бумаг, всего-то чуть больше суток находившихся в стенах инквизиции, так до сих пор и веет чем-то, прихваченным оттуда — то ли ужасом, то ли смертью.

Мария-Анна узнала о пропаже Анжелики Беро в числе первых. Адриан Матье, мечущийся по всему Парижу, посетил сразу после ее исчезновения. Но, как ни странно, никаких особых чувств это неожиданное событие у нее не вызвало. Да, девчонка была совершенно не готова к самостоятельной жизни, но представить, что она попала в беду и молит о помощи всех встречных-поперечных, у мадам Лавуазье не получалось.

А вот Антуан ее тревожил. Муж стал читать газеты и не начинал опыты, пока не выяснял все, что ему было нужно. Но Мария-Анна так и не поняла, что именно он там искал.

Пресса обсуждала начавшийся суд над Людовиком, 167 актов обвинения, слабую попытку испанской короны обменять жизнь родственника на деньги, решение конвента отправлять на гильотину всех, кто предлагает разорвать единство республики. Франция, разбухшая за счет чужих земель, уже не могла без них обойтись. Госпожа Война требовала все новых и новых ресурсов.

Лишь 30 декабря 1792 года Мария-Анна поняла, чего ждет муж. Их дом внезапно посетил комиссар одного из комитетов конвента. Они закрылись в лаборатории. Комиссар вышел оттуда только через четыре часа, красный и злой.

Мария-Анна метнулась к мужу и спросила:

— Чего они хотят?!

Антуан поднял на нее отсутствующий взгляд и ответил:

— Моего возвращения в арсенал.

Сердце Марии-Анны ухнуло вниз. По тому, в каком настроении уходил комиссар, было видно, что муж отказал.

— Зачем ты так, Антуан? Ты что, не понимаешь, что как только начнешь делать им порох, у нас появится надежда?!

— О чем ты говоришь? — Антуан устало вздохнул. — Какая у нас может быть надежда?

Мария-Анна разозлилась.

— Так, рассказывай! Все, от начала до конца.

Антуан горестно хмыкнул и начал говорить, точно выбирая термины, описывая детали просто и лаконично, как он это умел.

Его не собирались принимать в арсенал на прежних условиях, да и говорили с ним вовсе не от имени конвента. С Антуаном беседовал человек из той самой группировки, которая и подмяла под себя арсенал. Этим дельцам требовались его ум и опыт.

Селитра приходила разносортная, сера — грязная. Да и древесный уголь теперь поставляли не те люди, которые заботились о его качестве. Для них важнее всего было отдавать в виде бонусов столько, сколько с них запросят.

По правилам, на каждую партию следовало составлять собственный уникальный рецепт, и вот этого делать не умел никто. Только Антуан Лоран Лавуазье. Но самое главное состояло в том, что у них постоянно чего-то не хватало, а главнокомандующий требовал пороха буквально каждый день.

— Знаешь, что это значит?

Мария-Анна догадывалась.

— Недовложения? — уточнила она.

— Точно, — кивнул муж. — Не пройдет и недели, и я вынужден буду подписывать рецепты с меньшим количеством серы или селитры. А когда грянет скандал, меня выставят роялистом, намеренно делавшим для республики плохой порох.

Мария печально покачала головой. Муж был прав. Такие вещи делались в республике постоянно, на каждом шагу.

— Но это не все. — Антуан глотнул и продолжил: — Они хотят получить акции Ост-Индской компании, те самые, которые записаны на тебя.

Женщина похолодела и спросила:

— А почему они не обратились к отцу? Эти субъекты не знают, кто настоящий хозяин акций?

— Он им отказал.

Мария-Анна замерла. Она хорошо понимала, что если они уже сейчас в нарушение всяких приличий давят на членов семей генеральных откупщиков, то когда дело дойдет до суда, ничего святого для них не будет.

— Постой, — опомнилась она. — Они тебе хоть что-то предложили взамен твоей работы, моих акций?

Антуан покачал головой.

— Ничего. Они не считают нужным покупать, если можно отнять.

Женщина нащупала спинку стула и присела.

— С гиеной нельзя договориться, Мария-Анна. — Антуан покачал головой. — Вот я и не стал.

Он опять был прав. Видит бог, она бы с легкостью обменяла эту правоту на гарантии для себя и всех, кто ей дорог. Но с гиеной договориться нельзя.