– Но я не выношу этот звук! Ты его слышишь? Чувствуешь, как пищит? У меня зубы болят – как будто рядом кто-то мнет фольгу, папа. Это ничем не лучше…

– Ну да, – бормочет он и затихает, словно прислушиваясь к себе. – Ты прав. Кондиционер здесь паршивый. Однако потерпеть придется – иначе мы тут задохнемся, как жуки в стеклянной банке.

Звук его голоса меня слегка успокаивает. К тому же я согрелся и уже не дрожу. Мне точно стало лучше, хотя челюсть еще пронзают уколы боли, отдаваясь в ушах и в голове. Папа и в самом деле портит воздух; тем не менее тяжелый, почему-то отдающий желтизной дух отчасти возвращает мне душевное равновесие.

– Ну ладно, – принимает решение папа. – Вот что мы сделаем. Пойдем-ка.

Он выскальзывает из постели, и я следую за ним по пятам в ванную. Папа включает свет. Ванная в номере огромная, выложенная серым мрамором, с золочеными кранами на раковине. В углу – душевая кабинка со стенками из матового стекла. Не ванная, а мечта. На полочке у раковины стоит набор флаконов с шампунями, кондиционером и лосьоном для тела. Несколько видов мыла, пластиковые банки с ватными палочками и шариками. Папа открывает одну из этих баночек и вставляет в каждое ухо по ватному шарику. Я хихикаю – уж очень смешно он выглядит с торчащими из больших загорелых ушей пушистыми затычками.

– Ну вот, – говорит он. – Делай, как я.

Повторяю его действия, и мир вокруг наполняется равномерным глухим гулом. Это мой гул, мой личный звук. А что? Очень даже неплохо…

Бросаю взгляд на папу, и он говорит:

– Ншшчтт бшшш нссшшш шмкндррра?

– Чего? – весело ору я.

Папа кивает, складывая пальцы колечком, и мы возвращаемся в постель. Спали как убитые, а утром папа позвонил в обслуживание номеров и заказал еще консервированных фруктовых колечек на завтрак. Вот так он и навострился справляться с моими проблемами.

* * *

Не всем это удается. Тете Мэнди не удается точно.

Чего она только не перепробовала в жизни! Нигде, правда, особого успеха не добилась. Мама с папой помогли ей оплатить учебу в художественном училище, поскольку тетя в какой-то момент решила, что желает стать фотографом. Училище она в итоге бросила, и родители помогли ей еще раз: теперь Мэнди организовала художественную галерею. Потом говорила, что звезды не сошлись, карта не легла и так далее. После этого она устроилась в киношколу в Лос-Анджелесе, надумав заделаться сценаристом. Проект быстро сдулся – снова дело не выгорело. Мэнди вышла замуж за человека, который, по всем признакам, должен был стать известным писателем, однако из него получился всего лишь преподаватель английского языка, к тому же – не слишком удачливый. Все обернулось так, что тете какое-то время пришлось еще и алименты ему выплачивать, так что звезды и с замужеством не сошлись.

Тетя Мэнди, не отчаиваясь, приговаривала, что продолжает искать себя. Папа же повторял, что это бесполезно. Кем могла – тем и стала. Приводил в пример историю Брэда Макгвейна. Тот был правым полевым игроком, когда отец принял команду. В качестве бьющего Брэд однажды достиг максимального рейтинга в 292 очка, однако никогда не поднимался выше 200 очков на зачетной позиции, а в плей-офф оказался откровенно плох, несмотря на двадцать пять подходов к бите в последней игре навылет. Случай Брэда – это яркий пример провала, говорил отец. Макгвейн менял одну команду за другой, и везде его брали, поскольку теоретически он мог достигнуть высокого рейтинга. Считалось, что Брэд – приличный бьющий, и ему есть куда расти, только он уже дорос до своего потолка. Его лебединая песня была спета.

У молодежи, идущей в бейсбол, не так много шансов добиться успеха, а у женщины средних лет, неудачно вышедшей замуж или не находящей удовлетворения в том, чем она занимается, их не намного больше. Такая женщина продолжает без всяких оснований надеяться, что в следующий раз судьба предложит ей более выгодный расклад. Боюсь, то же самое происходит и со мной, да и со всеми нами. Доктор Фабер может говорить что угодно, однако ощутимо лучше мне не стало, хотя совершенно точно не становится хуже. Вряд ли такое положение следует считать идеальным.

Стоит ли говорить, что тетя Мэнди с папой друг друга недолюбливают, хотя ради мамы делают вид, что это не так. Слишком разное у них мировоззрение.

В воскресенье мы с Мэнди вдвоем поехали в Северную Каролину – в Альтамонт. Мама говорила, что я слишком много драгоценных летних деньков провожу на игровой площадке, однако на самом деле ее беспокоили результаты нашей команды: мы потерпели пять поражений подряд, и мама решила, что провал скажется на моем состоянии. Надо признать, что она не ошиблась. Провальная серия реально действовала мне на нервы. Во время последней домашней игры изо рта текло как никогда.

Понятия не имею, почему они выбрали Альтамонт. Тетя Мэнди в основном рассуждает, как славно посетить Линкольн-стрит. Можно подумать, эта улочка – такое знаменитое место, куда стремятся люди со всего мира. С таким придыханием говорит «посетить», будто это Диснейленд или Бродвей, которые нельзя пропустить, приехав во Флориду или Нью-Йорк. В принципе, Линкольн-стрит – тихая и приятная улица в стиле маленьких городков Новой Англии. Улица находится в пешеходной зоне, хотя порой прямо посреди дороги проезжают всадники, и на улице остаются зеленоватые лошадиные лепешки. В общем, там довольно живописно.

Итак, мы с тетей заходим в скудно освещенные магазинчики, пропахшие эфирными маслами. В одной лавке продаются мешковатые свитера из шерсти ламы, обитающей в Вермонте. Играет негромкая музыка: пение флейты переплетается с тихими звуками клавесина и резким птичьим свистом. В другой лавочке мы любуемся работами местных ремесленников – сверкающими керамическими коровами с болтающимся розовым выменем. Коровы прыгают через керамические луны, а в зале звучат отрывистые аккорды «Грейтфул дэд».

Обойдя дюжину магазинов, я выбиваюсь из сил. Всю неделю спал из рук вон плохо – снились кошмары, одолевала трясучка и тому подобное, поэтому прогулка меня утомила. Я впадаю в ворчливое настроение, которое не способен улучшить даже последний – антикварный – магазинчик, расположившийся в старом отреставрированном каретном дворе. Тут, слава богу, обошлось без музыки – ни тебе нью-эйджа, ни хипповской несуразицы, зато по залу разносятся звуки похуже. Сегодня транслируют воскресную игру. Стереосистемы в магазине нет – лишь маленький приемник прямо на прилавке. Старик-хозяин в комбинезоне с нагрудником, засунув палец в рот, слушает трансляцию, и в его глазах застыла тоскливая безнадега.

Околачиваюсь возле приемника. Ага, понятно, что расстраивает старика. Наш бьющий занимает позицию на пластине дома. Первый полевой игрок бежит налево, второй – направо, а Хэп Дил за несколько секунд делает два страйк-аута.

«Нынешним летом Хэп Дил выступает отвратительно, – говорит комментатор. – За последние восемь матчей набрал лишь 160 очков – убийственный результат. Наверняка вы задаетесь вопросом: зачем Эрни раз за разом выставляет его на игру? О, Партридж подает… Господи! Хэп Дил машет битой! Зачем? Мяч летит в миле над его головой. Стоп, бьющий падает. Похоже, получил травму…»