Обед у меня дома прошел нормально — просто, без изысков. Кадару и Марии особенно понравились фирменные щи моей мамы — Елизаветы Николаевны. Она у меня была отличная, профессиональная повариха.

Не скрою, я был рад, что Кадар и Мария приняли мое приглашение — это было свидетельством его необычайной простоты в отношениях с людьми.

Особенно запомнилась мне еще одна весенняя встреча 1958 года. Хрущев возглавлял партийно-правительственную делегацию, приехавшую в Будапешт на празднование очередной годовщины освобождения Венгрии от гитлеровцев[100].

Поселился Хрущев на правительственной даче в Буде и напряженно готовился к очередному Пленуму ЦК по проблемам химизации страны[101]. Видимо, до отъезда он не успел закончить подготовку всех материалов в Москве и в промежутках между официальными встречами с руководством Венгрии и митингами готовился к Пленуму. Спал он мало. Тогда я впервые увидел, как работает Хрущев. Взял он с собой в Будапешт советников, свой «мозговой трест» — журналистов и редакторов, стенографисток и машинисток. По ВЧ все время требовал дополнительные материалы. Мне же досталось быть связным и переводчиком по гостевым делам между Хрущевым, Кадаром и посольством.

Хрущев диктовал, диктовал, диктовал… Одна из стенографисток призналась мне:

— Передохнуть не дает, работаем от зари до зари, а потом еще к утру надо расшифровать и проверить машинописные тексты. Усохли!

Видимо, подумал я тогда, чтобы быть главой страны, надо быть олимпийским чемпионом по здоровью и работе. Но однажды вечером Хрущев сказал:

— Все, хватит, завтра будем отдыхать — с Кадаром поедем на охоту!

Прихватили они и меня для перевода серьезных разговоров, которые происходили в охотничьем домике. Основной темой которых было опять-таки современное положение в стране и будущее Венгрии, такое, каким представлял его Кадар.

За прошедшие после кризиса почти два года Янош Кадар, по мнению советских и венгерских наблюдателей, проявил себя одним из самых независимых среди руководителей социалистических стран того времени. И это при внешнем послушании, при обычно принятых здравицах и речах в честь советско-венгерской дружбы, при доброжелательном отношении к ЦК КПСС и, как и прежде, при почтительном уважении к Хрущеву. Хотя еще раньше на самостоятельный путь развития, как известно, уже вышли Югославия и Китай, да и другие страны — Румыния, Польша, Чехословакия — после венгерских событий 1956 года не проявляли прежнего слепого повиновения Москве.

Эти центробежные настроения, расхождения, «разладицы», как их характеризовал Хрущев, в какой-то степени были порождены венгерским кризисом. Он говорил об этом не в плане осуждения, а, как мне показалось, наоборот, как о предвестнике перемен, свидетельстве нежелания жить по-старому, и не только нежелания, но и невозможности.

— Когда плохо стало после прихода Гитлера к власти и когда разразилась военная гроза, все сгрудились под одним деревом, — как всегда, образно выражался Хрущев, — под одним дубом — Советским Союзом, а как гром отгремел — стало жить спокойнее, и все разбрелись пастись но лугу поодиночке.

Однако он промолчал о том, что существовал не только дуб, но и советские дубины, которыми размахивали над головами людей освобожденных стран. Хрущев в этот раз признался Кадару, что он не сразу согласился на его кандидатуру как председателя Совета министров Венгрии для «приведения в порядок взбунтовавшейся страны» и дальнейшего ее восстановления.

Хрущев рассказал Кадару о том, что на совещание с югославами, где решался вопрос о кандидатуре будущего главы Венгрии, он прилетел в начале ноября 1956 года вместе с «совсем вывернутым наизнанку» Маленковым, не переносившим самолетные качки. На переговорах с Тито и его соратниками обсуждали в том числе, как расхлебывать, по выражению Хрущева, активно «заваренную при югославском участии кашу»[102]. Позже стало известно, что до Югославии Хрущев и Маленков «в темпе» облетели столицы соцстран Европы, где нервно и спешно советовались с руководством компартий[103], звонили даже руководителям КНР по поводу того, как решать проблему «взорвавшейся» Венгрии[104]. Они опасались, что на пограничных с Венгрией территориях — Трансильвании, Воеводине, а там и на всех Балканах — могла разразиться война[105].