– Что случилось? – спросила экономка.

– Бабушка Кэтрин… она… ей очень…

– О господи… Отец Раш в парикмахерской. Как только вернется, я скажу, чтобы шел к вам.

– Спасибо, – пробормотала я и бросилась назад.

От быстрого бега я едва дышала, сердце колотилось как бешеное, сотни иголок впивались в бок. Я бросила взгляд на галерею: бабушка по-прежнему сидела в кресле. Но больше не покачивалась, заметила я, поднявшись по ступенькам. Она сидела совершенно неподвижно, глаза ее были полузакрыты, на губах застыла улыбка.

Стоило мне увидеть эту спокойную, счастливую улыбку, меня с головой накрыла волна отчаяния.

– Бабушка! – закричала я. – Бабушка, проснись, прошу тебя!

Она не ответила, не открыла глаза, не пошевелилась. Я коснулась ее щеки, и холод пронзил меня насквозь. Тогда я рухнула на колени и обняла ноги бабушки. В таком положении и застал нас отец Раш.

Весть о кончине бабушки Кэтрин разлетелась по бухте так быстро, словно ее разнес ветер. Утрата знахарки и целительницы, да еще такой опытной, стала ударом для всех каджунов. Уже через несколько часов в нашем доме стали собираться друзья и соседи. Вскоре во дворе теснились десятки машин и грузовиков, а люди, желающие отдать умершей дань уважения, продолжали прибывать. Женщины приносили с собой кастрюли с гумбо и джамбалаей, корзины с пирогами и булочками. Миссис Тибодо и миссис Ливадис встречали гостей, а отец Раш взял на себя все хлопоты, связанные с похоронами.

Тучи, принесенные юго-западным ветром, затянули небо сплошной серой пеленой. Воздух был тяжелым и душным, тени – сумрачными. Казалось, природа насквозь пронизана печалью этого дня. На болоте царила непривычная тишина, птицы не перепархивали с ветки на ветку, болотные лини и цапли, замерев, наблюдали за грустными событиями в мире людей.

Дедушка Джек не показывался в городе, и, чтобы сообщить ему горькую новость, Тадеусу Бату пришлось отправиться на пироге в его хижину посреди болот. Возвратился он один. Известия, которые он шепотом сообщил кое-кому из собравшихся, заставили их укоризненно качать головой и бросать в мою сторону жалостливые взгляды.

Дедушка Джек появился ближе к вечеру, как всегда с ног до головы заляпанный грязью. Наверное, на нем была его лучшая одежда, однако и она была весьма жалкой: штаны с огромными дырами на коленях и рубашка с оторванными пуговицами, до такой степени задубевшая, что трудно было представить, как дедушке удается просовывать руки в рукава. Разумеется, ботинки его были сплошь облеплены болотной травой и тиной.

Хотя дедушка, разумеется, знал, что окажется среди множества знакомых, он не счел нужным причесать свою всклокоченную гриву и привести в порядок бороду. А может, у него просто не было на это времени. Из ушей и носа у него торчали клочья седых волос, густые брови топорщились кустиками. Умыться дедушка тоже не успел или сделал это не особенно тщательно. Морщины, прорезавшие его загорелое до черноты лицо, казались глубокими канавами, наполненными грязью. Вокруг себя дедушка распространял едкий запах перегара, сырой рыбы, влажной земли и дешевого табака, причем запах этот на несколько мгновений опережал его появление. Я невольно улыбнулась, представив себе, как возмутилась бы бабушка Кэтрин, предстань он перед ней в таком виде. Можно не сомневаться, она велела бы дедушке Джеку держаться от нее на почтительном расстоянии.

Но бабушка не кричала и не возмущалась. Она лежала в гостиной, и лицо ее было как никогда мирным и спокойным. Я сидела справа от гроба, сложив руки на коленях, оглушенная, оцепеневшая. Рассудок мой все еще отказывался признать реальность случившегося. Душа по-прежнему ожидала, когда закончится этот затянувшийся кошмар.

Когда в доме появился дедушка Джек, приглушенный гул голосов разом стих. Люди шарахались от него, как от зачумленного. Никто из мужчин не протянул ему руки, да дедушка и не пытался ни с кем поздороваться. Женщины морщили носы, когда он проходил мимо. Дедушка молча переводил взгляд с одного лица на другое. Затем вошел в гостиную, увидел бабушку Кэтрин в гробу и замер.

Взгляд его скользнул сначала по мне, потом по отцу Рашу. Можно было подумать, дедушка не верит своим глазам и никак не может взять в толк, что делают здесь все эти люди. Казалось, с языка у него сейчас сорвется что-нибудь вроде: «А она правда умерла? Может, она придумала все это представление, чтобы выманить меня из болот и заставить вымыться?» Держа в руках шляпу, он приблизился к гробу, и в глазах его посверкивали недоверчивые огоньки. Не доходя нескольких шагов, он выжидающе замер. Убедившись, что бабушка не собирается вскакивать и осыпать его упреками, дедушка осмелел и повернулся ко мне:

– Держись, Руби.

– Держусь, дедушка.

Глаза у меня покраснели и распухли, но плакать я больше не могла. Похоже, запасы слез истощились. Дедушка кивнул и оглянулся на женщин, которые наблюдали за ним с откровенным презрением на лицах.

– Ну что уставились? – рявкнул он. – Неужели человек не может проститься с умершей женой без ваших глупых гримас и идиотских перешептываний? Выметайтесь прочь отсюда и оставьте меня наедине с ней!

Бабушкины подруги, не ожидавшие подобного выпада, закудахтали, как испуганные куры, и ринулись к выходу на галерею. Кроме нас с дедушкой, в гостиной остались миссис Тибодо, миссис Ливадис и отец Раш.

– От чего она умерла? – спросил дедушка.

Зеленые его глаза по-прежнему полыхали досадой и раздражением.

– Не выдержало сердце, – ответил отец Раш, уважительно глядя на бабушку. – Она тратила слишком много сил, помогая больным и тем, кто попал в беду. И в конце концов силы ее иссякли, да пребудет с нею милость Господня.

– Я тысячу раз говорил ей – нельзя заботиться обо всех, кроме себя, – проворчал дедушка Джек. – Но она ничего не желала слушать. Упрямство – вот что ее погубило. Все каджунские женщины упрямы до жути, – добавил он, обернувшись к миссис Тибодо и миссис Ливадис.

Они одновременно сердито сдвинули брови и затрясли головами. Подняли плечи и вытянули шеи как два павлина.

– О нет, упрямство здесь ни при чем, – с примиряющей улыбкой изрек отец Раш. – Душа миссис Лэндри была исполнена доброты и сострадания. Когда речь идет о помощи страждущим, таких людей ничто не может остановить. Милосердие – вот чувство, которое определяло все ее поступки.

– Милосердие? – буркнул дедушка Джек. – Я так считаю, милосердие надо прежде всего проявлять дома, с близкими. Но она была иного мнения. Так или иначе, мне будет ее очень не хватать. Теперь некому будет называть меня исчадием ада и призывать на мою голову все мыслимые кары.

– Думаю, Джек Лэндри, желающих призвать на твою голову все мыслимые кары всегда будет предостаточно, – подала голос миссис Тибодо и презрительно поджала губы.

Дедушка попытался испепелить ее взглядом, но миссис Тибодо слишком долго дружила с бабушкой Кэтрин, и ее не так просто было взять на испуг. Несколько мгновений они таращились друг на друга, потом дедушка сдался и отвел глаза.