К стойке подходили все новые гости, жадно вслушивались, желая во всех подробностях знать о чужом горе.

– Все придворные разбежались, все слуги, – жаловался Луиджи. – Только мы с Руджеро не покинули несчастного господина. Все на наших плечах: и дом и больной… целый-то день в заботах… вот нынче новых слуг наняли. Может, полегче станет.

– Ай-ай-ай, – вторил синьор Горголло, – времена нынче худые, неспокойные, всюду беда. А слыхали, в городе убийца завелся: то ли разбойник, то ли зверь дикий…

– Нечисть! – припечатывая монету к стойке, твердо произнес худощавый монах в истрепанной, подпоясанной вервием рясе. – Наказание за грехи!

– Так оно и есть, фра Томмазо, так и есть, – поддакнул хозяин, почтительно подвигая монаху большую кружку, доверху налитую вином. – Эй, трава придорожная! – окликнул он блудниц. – Зверь вам, случаем, не встречался? Не страшно промышлять-то?

– Если встретится, мы тебе уж ничего не расскажем, – пьяненько захихикала хорошенькая девушка, совсем еще юная.

– Молчи, Джина, дурная ты девка! – одернула ее полная женщина с бледным, увядающим лицом. – Не приманивай беду… А вам стыдно смеяться, синьор Горголло. Вчера зверь убил Носатую Розину. Истерзал бедняжку так, что взглянуть страшно было. А ведь у нее трое голодных ртов осталось…

– Врата похоти, – икнул монах, – семя вавилонской блудницы. Это за ваши грехи платит Милан…

Захмелев, фра Томмазо разошелся и принялся клеймить погрязших в грехах миланцев. Луиджи, поджав губы, согласно кивал в такт его словам.

– А что достойнейшая мадонна Анджелика? – улучив момент, когда монах, утомившись, припал к кружке, спросил кто-то из гостей. – Как она переносит свое раннее вдовство?

– Заперлась в доме вместе с детьми. Молится, мужа оплакивает, даже в сад не выходит. Уж боимся, как бы и она не слегла, – погрустнел Луиджи.

– Времена, времена… – шептал растроганный синьор Горголло…

В храм Сан-Милан к вечерней мессе стекались горожане. Шли медленно, останавливаясь, чтобы поздороваться с соседями, переговаривались, делились новостями.

– Добрый вечер, синьор Руджеро, – проговорила маленькая опрятная старушка. – Как здоровье графа делла Торре?

– И вам добрый вечер, мона Оттавия, – степенно поклонившись, отвечал чернокнижник. – Милостью Божьей еще жив…

– А что его бедные сыновья?

– Ах, мона Оттавия, – вздохнул Руджеро и, наклонившись к старушке, прошептал: – Только вам, почтенная мона Оттавия, только вам, по секрету… Джачинто и Лучано сбежали из дома и записались в Ломбардскую лигу.

– Как же так? – ужаснулась старушка. – Ведь они еще дети! Какой удар для графа!

– Мой господин – верный сын своей республики, – утирая глаза, произнес колдун, – он гордится сыновьями и сожалеет лишь о том, что не может быть рядом с ними в эти трудные для Милана дни.

– Какое сердце! – прослезилась набожная женщина. – Я буду молить Господа о том, чтобы не оставил своею милостью семью делла Торре. Наверное, и фра Никколо день и ночь молится о том же?

– Молится, мона Оттавия, но не здесь. Горе семьи так тронуло его, что он отправился в паломничество по святым местам…

– Прекрасные люди, храни их Господь, – пробормотала старушка и заторопилась к товаркам, чтобы поделиться свежими новостями о семье делла Торре…

Молитвы моны Оттавии и остальных миланцев были услышаны: граф Паоло делла Торре все же выжил, нашел в себе силы справиться и с болезнью, и со столькими несчастьями. Он возвращался к жизни медленно и мучительно. Спустя несколько месяцев граф начал появляться на улицах Милана и в домах знатных горожан. При виде этого бледного после недуга человека окружающие преисполнялись сочувствия к его горю и уважения к его стойкости…

Убедившись, что стараниями Руджеро с Луиджи никто не догадывается об истинной подоплеке случившегося в его доме, Паоло совершенно успокоился. Днем он приводил в порядок дела, едва не пришедшие в упадок за время его болезни, заодно присматривая тех, кто когда-нибудь станет его семьею, вечерами сидел в библиотеке и лаборатории, ночью же потайным ходом выскальзывал на улицу в поисках пищи. Луиджи или Руджеро запирали за графом дверь и терпеливо ожидали, когда он, испачканный кровью, вернется домой. Остальные слуги в это время спокойно спали, не догадываясь о сущности своего господина. И лишь фра Никколо, запертый в подвальной комнате, больше похожей на каменный мешок, чем на человеческое жилище, неустанно молился о том, чтобы Господь остановил стрикса, обрушив на него кары небесные.

Всепоглощающий голод больше не мучил его, для насыщения вполне хватало одного человека за ночь. И Паоло начал находить прелесть в самом процессе охоты. Ловкий, точно зверь, он бесшумно кружил по ночному Милану, долго подыскивал подходящую жертву, выслеживал ее. Выбрав удобный момент, набрасывался сзади, впивался зубами в беззащитную шею и с наслаждением высасывал горячую, дарящую жизнь и силу, кровь.

Так было, пока Паоло не обнаружил в себе удивительную способность. Как-то, привлеченный хорошеньким личиком блудницы, граф, сам не зная зачем, решил заговорить с нею. Едва взглянув в его глаза, услышав его голос, девушка сделалась тихою и покорною. Глядя на Паоло влюбленными глазами, словно грезя во сне, блудница послушно шагнула в узкий переулок, где и нашла свою гибель. С тех пор граф не утруждал себя нападением на жертву, находя особое удовольствие в том, чтобы зачаровать ее взглядом и голосом. Женщины шли за ним, смотрели так, словно ждали неземного блаженства, не замечали чудовищного преображения человека в зверя и сладко стонали, когда клыки пронзали их плоть. Сначала Паоло это даже удивляло, и он обратился за разъяснениями к Руджеро.

– Я полагаю, дело в магическом обаянии, свойственном взгляду стрикса. Дети ночи умеют зачаровывать жертв. И еще в особых жидкостях, которые содержатся в слюне стрикса, – сказал чернокнижник после долгого раздумья. – Ведь человеческая кровь имеет свойство загустевать и засыхать на ране, иначе каждая царапина была бы смертельною. Значит, слюна стрикса должна разжижать кровь. А еще опьянять жертву, дабы она своими криками не привлекла ненужного внимания. Скорее всего, именно опьяняющая жидкость и заставляет женщин грезить перед смертью. Кто знает, может быть, они воображают себя в объятиях любимого.

Второй закон детей ночи: стриксы обладают способностью зачаровывать жертву взглядом, делая ее покорною. Но не все люди поддаются этому магнетизму.

Вскоре Паоло осознал, что мог бы обойтись без охоты ночь, две… даже три. Потребность в крови уменьшалась. Но он не желал отказываться от неповторимого ощущения всемогущества, хищного азарта, которые испытывал, выслеживая и зачаровывая людей. Теперь граф обладал огромною силой, невероятною для человеческого тела, и звериной ловкостью. Он мог взбираться на любые, самые высокие стены, бежать ночь напролет и потом даже не ощутить усталости. Зрение, слух и обоняние обострились: он хорошо видел в темноте, а находясь в доме, мог слышать звук шагов и запах шедшего по улице человека. Осязание, напротив, притупилось, и теперь Паоло почти не ощущал ни жары, ни холода.