Года через полтора, когда он учился в седьмом классе, отвращение к женщинам постепенно прошло. Он уже совершенно под другим углом зрения перечитал брошюру про беременность и еще кое-какие литературные экзерсисы на подобную тему, которые где-то умел доставать Пеночкин. Дмитрий заново влюбился все в ту же Олечку Яковлеву. Однажды вечером перед сном он написал ей письмо о своей любви, временно положил его в учебник по геометрии и лег спать. Полпервого ночи мать подняла его с постели диким криком: «Дмитрий! Что это за гадость?!» Она трясла перед ним его собственным письмом к Олечке и испускала из глаз молнии.

– Где ты это взяла? – побелевшими губами в ужасе прошептал Дмитрий.

– Куда положил, там и взяла! – продолжала кричать Римма Васильевна.

– Ты… Ты без моего разрешения роешься в моих вещах? – очень тихо спросил Дмитрий. Он догадывался об этом и раньше, но в его карманах и портфеле до сих пор не водилось ничего предосудительного (ему даже в голову не приходило приносить брошюру про беременность в квартиру Риммы Васильевны).

– Мать всегда должна быть начеку, чтобы вовремя предотвратить то, что может иметь нехорошие последствия, – не стала отпираться мать.

Она нависала над сыном всем своим огромным телом, в углах ее рта скопилось что-то омерзительно белое. Это была не женщина. Это была аллегория возмездия или, может быть, даже сама Немезида. Дмитрий, вспомнив солдатский ремень с металлической пряжкой, жутко испугался и не посмел ничего сказать в защиту собственной любви, еще довольно чистой, лишь чуть-чуть подпорченной знанием норм и патологий беременности. Он сник и вжался в подушку. Римма Васильевна на его глазах изорвала в мелкие клочья его записку и, сверкая глазам, сказала:

– И чтобы никогда у меня! Ни-ни!

Дмитрий жалко кивнул. Но одним его жалким кивком дело не ограничилось. Ему пришлось еще неоднократно кивать в школе, куда по настоянию Риммы Васильевны для разговора с ней были вызваны Оленька вместе с матерью. Бедная бледная Оленька тоже молча кивала, кивали и мать Оленьки, и даже классная руководительница Раиса Павловна. Римма Васильевна возвышалась над ними несокрушимым колоссом и с пафосом рассказывала, какие ужасающие последствия, если бы она вовремя не вмешалась, могло бы иметь нескромное поведение плохо воспитанной девочки, которое провоцирует хорошо воспитанных мальчиков на грязные записки. Посрамленные Яковлевы ушли домой с опущенными головами, Раиса Павловна присягнула на классном журнале, что резко усилит бдительность, а одноклассницы Дмитрия навсегда отвернулись от него, ибо в школе хватало других мальчиков, не отягощенных сумасшедшими мамашами.

С тех пор перлюстрация тетрадей Дмитрия и любых других его писчебумажных принадлежностей, шмон в вещах, шкафах и полках приняли устрашающие размеры. Римма Васильевна, понимая, что сын вошел в очень тревожный возраст полового созревания, не жалела сил, чтобы контролировать каждый его шаг, и очень в этом преуспела. Дмитрий сам постепенно превращался в гидру неопределенного пола. Вплоть до окончания школы у него так и не было ни одного романа с девочками. Даже не только потому, что он после случая с Оленькой Яковлевой перестал их интересовать. Что-то надломилось внутри у Дмитрия Кочерьянца. Он почти утратил к жизни интерес, что очень устраивало его маму. Она продолжала руководить сыном и устраивать его дела. Вместе с мамой они ходили на концерты любимых певцов ее юности, часами простаивали в Русском музее у картины Репина «Заседание государственного совета», перечитывали по вечерам произведения русских классиков и смотрели по телевизору «Клуб кинопутешественников». Отдыхать они ездили в Зеленогорск, в пансионат «Восток-6», проходящий во всех реестрах под грифом «Мать и дитя», где диетсестрой служила приятельница Риммы Васильевны.

В августе того года, когда Дмитрий перешел в выпускной класс, они с мамой опять поехали в «Восток-6». В пансионате он засмотрелся на молоденькую регистраторшу отдыхающих. Девушка была очень маленькой и хрупкой. Дмитрию казалось, что он сможет взять ее на руки и носить всегда с собой. Лето выдалось на редкость жарким, и регистраторша, которую звали Галочкой, одевалась в открытые сарафанчики на тоненьких бретельках. Однажды Римма Васильевна заболталось со своей подругой-диетсестрой, и Дмитрий на некоторое время оказался предоставленным самому себе. Он подрулил к Галочке, сидящей за стойкой и спросил какую-то ерунду про расписание медицинских кабинетов. Галочка привстала и нагнулась к расписанию, которое лежало под стеклом довольно далеко от нее. Перед ошалевшим от такого везения Дмитрием в оттопырившемся вырезе сарафанчика во всей красе предстала девичья грудь, маленькая, упругая, как мячики, с нежными розовыми сосками. Все это выглядело настолько красивее, чем в незабвенной рисованной брошюре про нормы и патологии беременности, что Дмитрий предложил девушке как-нибудь пойти вместе на пляж, когда она будет свободна от работы. К его удивлению, Галочка согласилась. Скорее всего, потому, что среди детей, которые отдыхали с матерями, он был единственным юношей подходящего возраста. Удивление Дмитрия еще более возросло, когда на его поход на пляж без сопровождения согласилась Римма Васильевна, приболевшая на непривычно жарком для окрестностей Ленинграда солнце. У нее резко подскочило давление, и она на время позволила себе выпустить Дмитрия из поля своего зрения, будучи уверенной, что ни одна из отдыхающих с матерями малолетних девочек покуситься на ее сына не посмеет.

Сняв на пляже голубенький халатик с синими якорями и белыми чайками, Галочка оказалась в желтом купальнике, представлявшем собой крошечные трусики и такой же маломерный лифчик. Она весело щебетала, рассказывая Дмитрию, что только что провалилась в институт, чему страшно рада, потому что совершенно еще не определилась со своим предназначением. Она расспрашивала его, куда он собирается поступать и кем хочет стать. Он что-то отвечал ей и вроде бы даже острил, а сам смотрел только на ее желтый купальник и живо представлял те прелести, что находятся под ним. Галочка позвала его купаться. Они плескались и баловались в мелком заливе, пока не замерзли. Когда они вылезли из воды, Дмитрий увидел очень многое из того, что хотел, хотя, конечно, не все. Намокшая желтая ткань стала почти прозрачной и обозначила не только соски, но и темный манящий треугольник под животом. Молодой человек с трудом владел собой, а Галочка продолжала чирикать про жаркое лето, про своих подруг и противных отдыхающих теток с сопливыми капризными детьми.

Вечером они снова встретились, долго гуляли по окрестностям пансионата, и в одном из заросших кустами уютных местечек Дмитрий отчаянно полез Галочке под нарядное шелковое мини-платьице. Он только успел слегка коснуться потрясающих складочек между ее ног, как получил хороший удар сумочкой по затылку и был оглушен пронзительным и возмущенным криком владелицы складочек. Галочка убежала из уютно разросшихся кустов резвой ланью и больше никогда не поднимала на Дмитрия глаз, сидючи на своем регистраторском месте. А он никак не мог понять, что сделал не так. У него совершенно не было опыта общения со сверстницами, а читанные с подачи Пеночкина книги и брошюры утверждали, что женские прелести для того и предназначены, чтобы их касались мужчины, и, кстати, не только руками. Спросить было не у кого, потому что Пеночкин давно уже учился не с Димой в одном классе, а в каком-то ПТУ на токаря-расточника.